Я чувствовала себя не просто преданной. Я чувствовала себя ограбленной не только материально, но и душевно. У меня отняли веру, отняли дом, отняли прошлое, в котором я была счастлива. Все мои мечты и планы рухнули в одно мгновение, похоронив под обломками ту Олесю, которой я была всего два дня назад.
Меня трясло мелкой, неконтролируемой дрожью, будто в лихорадке. Пара предательских, горячих слезинок все-таки выкатились из глаз и медленно поползли по щекам, оставляя соленые дорожки на холодной коже. И я решила позволить себе это. Совсем немного. Всего пару минут. Потом соберусь. Потом встану и пойду. Но сейчас… Сейчас было невыносимо тяжело держать в себе этот клубок негативных эмоций. А то еще чего доброго возьму и разревусь где-нибудь на людях, в метро или в магазине, и это будет последней каплей моего унижения. Здесь, в грязном подъезде, на холодных ступеньках, я могла позволить себе быть слабой. Ненадолго.
Я сидела на холодных, покрытых пылью и царапинами ступеньках, бессильно обхватив голову руками. Пальцы впивались в волосы, пытаясь сдержать накатывающую волну отчаяния. Казалось, еще немного и череп просто треснет от внутреннего давления. Все тело ныло и ломило, будто меня переехал каток, отчаяние и усталость въелись в каждую мышцу, в каждую косточку. В голове царил полный, оглушительный хаос. Обрывки воспоминаний: Витя с кремом на лице, злобное лицо свекрови, ледяной взгляд того Игоря Петровича, — все это кружилось воронкой, затягивая в черную дыру безысходности. Я пыталась строить планы, но они рассыпались, едва успев родиться, сталкиваясь с суровой реальностью: у меня нет ничего. Абсолютно ничего.
И тут, сквозь гул в ушах и собственное тяжелое дыхание, до меня донесся резкий, нарочито громкий цокот каблуков. Звук, отдающийся эхом в подъездной тишине, будто кто-то намеренно выбивал дробь на моих нервах. Неестественно веселый, победный. Инстинктивно, еще не понимая почему, я вся сжалась внутри.
Медленно, преодолевая тяжесть во всем теле, я подняла голову. И увидела ее. Ту самую девицу, с которой Витя мне изменил. Она поднималась по лестнице, нагруженная дорогими брендовыми пакетами, из которых нагло торчали коробки с обувью и яркие лоскуты новой одежды. И она не просто шла, она шествовала. Вся ее осанка, развернутые плечи и высоко поднятый подбородок кричали о триумфе. Она сияла, как начищенный до ослепительного блеска пятак, и от этого сияния, от этого запаха новых вещей и парфюма, которым пахло от нее аж до меня, стало физически тошно. Увидев меня, девица на мгновение остановилась, и на ее нагловатом личике промелькнула целая гамма эмоций: мимолетное удивление, затем быстрое оценивание моей плачевной внешности и, наконец, удовлетворенное, презрительное спокойствие. Она смерила меня насмешливым взглядом с ног до головы, задержавшись на моих заплаканных глазах и помятой одежде, и с тем же победным видом продолжила свой путь, будто я была всего лишь помехой на ее пути к безоблачному счастью в моей же квартире.
Внутри что-то оборвалось. Горячая, слепая волна ярости поднялась от самого подреберья, сжигая остатки стыда и благоразумия. Я вскочила на ноги так резко, что у меня потемнело в глазах.
— Ты! — выкрикнула я, и мой голос, хриплый от слез и крика, прозвучал оглушительно громко в замкнутом пространстве. — Стой!
Она остановилась, медленно, демонстративно повернулась ко мне. На ее губах играла наглая, саркастическая ухмылка. Она явно получала удовольствие от этой сцены.
— Ой, какие люди! — слащаво протянула она, снова окидывая меня тем же оценивающим, уничижительным взглядом. — Смотрю, за вещами своими пришла? — она бросила презрительный взгляд на мой жалкий, пустой чемодан, одиноко стоящий через три ступеньки.
Ее тон, ее ухмылка — все в ней вызывало приступ чистейшей, неподдельной ненависти. Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Что ты здесь делаешь⁈ — прошипела я сквозь стиснутые зубы, и каждое слово обжигало губы.
— А тебе какое дело? — она ухмыльнулась еще шире, наслаждаясь своей властью над ситуацией. — Я теперь здесь живу.
— Живешь⁈ — от возмущения у меня перехватило дыхание. В груди все сжалось. — Не слишком ли рано ты сюда переехала? Еще труп моей семейной жизни не остыл!
— Рано? — она залилась звонким, фальшивым, как медная монета, смехом. — Ничего не рано. Витя теперь со мной, а ты — в прошлом. Вчерашний день, милочка.
От ее слов «Витя теперь со мной» в висках застучало. Но я не собиралась показывать ей свою боль. Я выпрямилась во весь рост, пытаясь вернуть себе хоть каплю достоинства.
— Да мне плевать на вас! — заявила я, и в голосе зазвенела сталь. — Целый воз сентиментов к черту! Деньги мои отдайте, и живите сколько хотите в этом вонючем болоте!
Ее лицо на мгновение стало серьезным, в глазах мелькнула жадность.
— Какие еще деньги? — она сделала удивленные глаза. — Нет у тебя денег! Убирайся отсюда, пока прилично просят!
Это было уже слишком. Эта мразь, разрушившая мою жизнь, еще и разговаривала со мной таким тоном? Все, что копилось во мне эти сутки: боль, унижение, ярость вырвались наружу единым, слепым порывом.
— Ах ты гадина! — крикнула я и бросилась к ней, не думая о последствиях, желая хотя бы царапнуть это самодовольное лицо, вырвать клок этих уложенных волос.
Но она, как кошка, ловко увернулась, и моя рука лишь скользнула по рукаву ее куртки. Она отшатнулась, но не испугалась, а лишь просияла еще больше.
— Ой, какая ты страшная! — продолжала она издеваться, притворно вздрагивая. — Ты только посмотри на себя! На настоящую бабу-ягу! Когда ты у парикмахера в последний раз была? А маникюр когда делала? Не зря Витя тебя разлюбил. Ходишь, как чучело!
Каждое ее слово било точно в цель, в мои самые больные и уязвимые места. Я действительно была похожа на изможденную фурию — растрепанная, в помятой одежде, с размазанной тушью и распухшим от слез лицом. И это осознание, подпитанное ее ядовитыми насмешками, причиняло почти физическую боль.
В этот момент, будто по сигналу, дверь квартиры с грохотом распахнулась, и на пороге, как мстительная фурия, появилась свекровь. Ее взгляд сразу же нашел девицу, и ее лицо мгновенно преобразилось, растянувшись в сладкую, подобострастную улыбку.
— Леночка, милая, ты пришла! — защебетала она неестественным, сиропным голоском, тут же бросаясь к ней на помощь и принимая пакеты, будто те весили центнер. — Замерзла, наверное, родная? Проходи, проходи быстрее! — Затем ее взгляд упал на