Кто-то может со мной не согласиться, это его право, я на истину в высшей инстанции не претендую. У меня есть такая теория, и в том государстве, рождение которого еще только-только забрезжило на горизонте, я хочу укоренить моногамию. Не потому, что я моралист или меня заботят права женщин, а исключительно ради защиты прав всех будущих наследников и безопасности государства в целом.
Как я это сделаю, пока не знаю, загадывать не буду, но одно очевидно: в культивировании моногамии нужно начинать с себя! Значит, никаких официальных наложниц, тем более побочных детей у меня быть не должно! Иначе толку не будет! Тут поговорка — «что положено Юпитеру, то не положено быку» — не подходит.
Если нельзя завести любовницу, а женщина нужна как физиологическая потребность, то, вроде бы, напрашивается простой вывод. Женись! Но тут тоже не все так просто! Женитьба царя совсем не про секс. Династический брак — это такой козырь, которым ради удовлетворения своих сексуальных потребностей разбрасываться не стоит. Для брака царь, если он настоящий государственник, ищет не женщину, а выгодный союз и возможность иметь здоровых наследников.
«Жениться можно будет тогда, — продолжаю свою мысль, — когда у меня будет твердая земля под ногами и такой вес на политической арене, что я смогу видеть, какой из союзов будет наиболее перспективен в долгую!»
Остановившись на этой мысли, я проехал еще минут пять и с недовольством вернулся к исходной точке.
«Так и что делать-то? Жениться нельзя, любовниц заводить нельзя! — вновь с раздражением дотрагиваюсь до прыща на щеке. — Так и запаршиветь недолго!»
Я человек взрослый и ханжеством не страдаю. Про публичные дома слышал, видел и в прошлой жизни, по молодости, даже посещал. Может быть, именно по этой причине идти этим путем мне бы не хотелось. Только вот, чем дольше я об этом думаю, тем очевиднее мне становится: мои собственные теории загоняют меня в такие рамки, из которых другого выхода нет.
«Если уж идти в бордель, — мысленно соглашаюсь с вынужденной необходимостью, — то надо хотя бы выбрать такой, где гарантированно не подцепишь гонорею или того хуже!»
На этом, скашиваю глаз на дремлющего в седле Экзарма. Я точно знаю, что массагет, как и положено урожденному степняку, живет в шатре у себя в лагере. Там у него нет ни жены, ни постоянной наложницы, но ни для кого не секрет, что Экзарм — большой любитель женщин, да и выпить-повеселиться тоже не дурак! Вывод отсюда только один.
«Уж ему-то все кабаки и бордели в городе должны быть известны!»
Почувствовав на себе мой взгляд, тот резко распахнул глаза.
— Что?!. — Экзарм разом взбодрился, а его рука рефлекторно легла на рукоять меча. — Случилось чего?
Не отвечая, задаю ему встречный вопрос.
— Скажи, ты в какой диктерион ходишь? — Вслух вопрос прозвучал еще более дурацки, чем созрел в моей голове.
Чувствую какую-то мальчишескую неловкость и, что еще хуже, не справляюсь с ней. С раздражением ощущаю, как мои щеки заливает стыдливый румянец.
«Твою ж мать!» — мысленно не сдерживаю ругательство, потому что понимаю: как бы нелепо это ни звучало, мне стыдно за то, что стыдно!
К счастью, Экзарм ничего не замечает и воспринимает мой вопрос с сугубо практической стороны.
— Зачем тебе? Ты только скажи, я тебе прямо во дворец приведу столько баб, сколько скажешь.
Объяснять свои теоретические выкладки Экзарму — дело глупое и неблагодарное, и я уже внутренне ругаю себя за то, что начал этот разговор.
«Надо было просто сказать Гурушу, и он бы навел справки без дурацких вопросов!» — мысленно тяжело вздохнув, отвечаю по-царски категорично.
— Давай без вопросов! Просто скажи, какой бордель в городе самый лучший.
Чем хорош Экзарм, так это тем, что такую манеру разговора он воспринимает как должное. Вежливость, заходы со стороны, всякие недомолвки — это не для него! Он и сам прямолинеен как чурбан, и от других не ждет вежливых экивоков.
Вот и сейчас Экзарм сразу же отбросил любопытство и стал предельно информативен.
— Самый дорогой, с лучшими и чистыми девушками — это «Сады Афродиты». Отдельный двор и дом на Вавилонской дороге. Содержит бывшая афинская гетера Гестия. Цены там заоблачные, — тут он весело скосился на меня, — но для царя, думаю, сделают скидку!
«Вот дерьмо! — с раздражением смотрю на скалящегося массагета. — Я еще и шагу не сделал, а он уже лыбится! Не сомневаюсь, стоит мне посетить сие заведение, как завтра об этом будет знать весь город!»
Не сдерживаясь, выплескиваю на Экзарма свое раздражение.
— Хватит ржать! Я с тобой о серьезном деле говорю.
Тот разом стер улыбку с лица и изобразил серьезное внимание. Мне уже не хочется продолжать этот разговор, но по инерции я все же спрашиваю.
— В этих «Садах Афродиты» наверное, половина клиентов знает меня в лицо, а мне нужен такой диктерион, где бы меня не узнали, но…
Задумавшись, замолкаю, и Экзарм тут же подхватывает.
— Так бы сразу и сказал! — Он изобразил заговорщицкое понимание. — Есть один такой! На окраине, с виду неброский, но товар там можно найти любой! Хочешь девственницу, хочешь мальчика…
— Тьфу ты! — не даю ему закончить. — Заткнись! Слушать тебя противно!
Экзарм затих в растерянном непонимании, а Аттила, словно почувствовав мое раздражение, перешел на рысь и вырвался вперед.
* * *
От стен из крупных, грубо обработанных камней тянет сыростью и холодом. Два факела чадят струйкой черного дыма, добавляя к стоящему вокруг зловонию еще и запах гари. Здесь, в зябком подземелье, трудно поверить, что где-то там, наверху, ярко светит солнце и стоит непереносимая жара. Тут хочется поплотнее укутаться в гиматий и подойти поближе к огню очага.
У раздетого догола человека нет такой возможности, но его колотит не от холода, а от страха и нервного напряжения. Его вздернутые вверх руки накрепко связаны в запястьях, а веревка закинута на торчащий из потолка крюк.
Взгляд пленника мечется от палача к следователю, что сидит на колченогом табурете, а те, словно бы не замечая ужаса жертвы, занимаются обычными для их повседневной жизни приготовлениями. Палач неторопливо раскладывает свой чудовищный инструмент, а следователь педантично расставляет на столе бронзовую