Её охранительница мгновенно отступила, растворив чары. Наталья не стала делать никаких пассов. Она просто посмотрела на меня. И пространство вокруг меня сжалось. Тиски. Невидимые, всесокрушающие тиски, которые принялись давить со всех сторон, угрожая раздавить кости, выжать из легких воздух. Это была грубая, неотразимая сила.
Я взревел от напряжения, уперся ногами в песок. Меч в моей руке загудел, руны на нем вспыхнули ослепительным, почти белым светом. Я вложил в него всё, что осталось — не магию, а чистую, неразбавленную волю к жизни. Сделал шаг. Еще один. Клинок дрожал, но резал незримую хватку её воли. Это было не магическое противостояние, это была битва характеров. Её холодная, безжалостная мощь против моей огненной, яростной решимости.
Я сделал последний шаг и опустил меч. Тиски исчезли так же внезапно, как и появились. Я едва устоял на ногах, опираясь на клинок. Тело дрожало мелкой, неконтролируемой дрожью, в ушах стоял звон. Руки онемели до локтей.
Наталья медленно опустила руки. На её лице не было ни одобрения, ни порицания. Лишь холодная констатация факта.
— Довольно. Ты справился. Источник слаб, хотя существенно подрос. Но воля… воля компенсирует многое. Этого хватит.
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Просто стоял, судорожно глотая воздух, чувствуя, как по всему телу растекается жгучая, изматывающая, но победная усталость. Я был жив. Я был слаб. Но я был снова опасен.
— Значит, едем, — наконец выдохнул я, выпрямляясь и с трудом вкладывая меч в ножны. Каждое движение отзывалось болью. — Завтра на рассвете.
Она молча кивнула. В её глазах читалось то же, что и у меня: понимание цены, которую мы можем заплатить завтра, и готовность заплатить её сполна.
Я побрел в свои покои, чувствуя себя выжатым, как лимон. Но внутри, под слоем боли и усталости, тлела одна четкая, ясная мысль: я восстановился. Завтра начнется охота.
Но увы — реальность внесла свои коррективы…
Глава 21
Глава 21
Тишину, что опустилась на поместье после отбытия последних агентов, разорвал неистовый лай сторожевых псов, а следом — отдаленный, но настойчивый стук в главные ворота. Не тот робкий стук просителя или гонца, а тяжелый, мерный, наглый удар дверного молотка, возвещающий о визите человека, уверенного в своем праве быть немедленно впущенным.
Я стоял у окна в своей комнате, отодвинув тяжелую портьеру ровно настолько, чтобы видеть двор. Сердце, уже привыкшее за эти дни сжиматься в ожидании новой беды, отозвалось тревожным гулом. Но то, что я увидел, было иной формой угрозы — привычной, отвратительной в своем лицемерии.
В ворота, распахнутые двумя людьми, вальяжно вкатилась богатая машина с гербом — скрещенные якоря и меч на лазурном поле. Барон Устинов. Александр Александрович. Градоначальник Изборска. За неспешно движущейся машиной топала целая свита — пышно разодетые слуги, пара офицеров из городского гарнизона. Видать, в машинах им места не нашлось, рангом не вышли. А серьезной охраны как таковой я не увидел. Вся эта процессия дышала показной важностью и нагловатым любопытством.
Я ощутил во рту привкус желчи. По всем неписаным, но строгим правилам нашего проклятого этикета, градоначальник должен был явиться сюда в день первого нападения. Или на следующий. С официальными соболезнованиями, с предложением помощи, с демонстрацией солидарности. Но тогда, когда в воздухе густо пахло смертью, а земля была пропитана кровью, его не было видно и слышно. Он отсиживался за толстыми стенами своей городской резиденции, выжидая… Чего? Вопрос на мешок золота.
А теперь, когда погибшие лежали в ледяном стазисе, ожидая последнего прощания, когда основные страсти чуть приутихли, а расследование зашло в тупик, он выполз из своего убежища. Явился «разнюхать обстановку», как крыса, крадущаяся из трюма на запах гниения, чтобы понять, можно ли чем поживиться.
Я не двинулся с места, лишь проводил барона взглядом. Принимать его было долгом Натальи, как хозяйки поместья. Моё же присутствие на этой первоначальной церемонии было бы знаком излишнего почтения, которого этот человек не заслуживал. Да и вообще, это не мое дело.
Минуту спустя я услышал его голос в холле — густой, масляный, наполненный фальшивой сердечностью.
— Графиня! Глубоко соболезную вашей утрате! Какое горе, какое чудовищное горе! Я, как только смог вырваться из водоворота городских дел, немедленно поспешил разделить с вами тяжесть этой утраты!
Я не видел Наталью, но прекрасно мог представить себе ее лицо в этот момент — бледное, холодное, с непроницаемым, ледяным выражением в глазах.
— Барон, — ее голос донесся до меня, четкий и сухой, как удар хлыста. — Вы оказали нам честь своим визитом.
В ее тоне не было ни капли тепла. Только вежливость, отполированная до блеска и острая, как бритва. Она не простила ему его отсутствия тогда, и теперь давала это понять каждой интонацией. Впрочем, графине не пристало лебезить перед бароном, пусть и градоначальником.
Я медленно спустился по лестнице, остановившись в арочном проеме, оставаясь при этом в тени. Так мне было видно их обоих, сам же я оставался незамеченным.
Устинов оказался толстым, рыхлым человеком с заплывшими, хитрыми глазками и влажными, чувственными губами. Он судорожно, с гадливой подобострастностью целовал протянутую ему руку Натальи, и мне захотелось стереть эту улыбку с его лица своим клинком. Его «соболезнования» были такими же фальшивыми, как позолота на пуговицах его ливреи.
Они церемонно обменялись еще парой ничего не значащих фраз — он твердил о «государственной важности происшествия», она цедила сухие слова о «благодарности за участие». Воздух между ними трещал от взаимной неприязни, тщательно скрываемой под слоем светского лака.
И тогда Устинов, понимая, что его здесь откровенно не жаждут видеть, решил перейти к истинной сути своего визита. Его глазки забегали по залу, оценивая убранство, толщину стен, прочность — меряя, взвешивая, прикидывая стоимость.
— Графиня, в такие тяжелые времена, когда ваши потери столь велики, а будущее… Хм-м… Скажем так, туманно, многие из знатных семей задумываются о переезде в более спокойные места. Подальше от этих… тревожных границ, — пустил он пробный шар, разводя короткими, пухлыми руками.
Наталья смотрела на него, не сводя глаз, и, кажется, даже не моргая.
— Наше место здесь, барон. С предками. С землей.
— О, конечно, конечно! Весьма благородно с вашей стороны! — он почти захлопал в ладоши, но его глаза стали еще жестче. — Но… Возможно, вскоре вы осознаете, что подобное решение несколько недальновидно… И если вдруг ваши планы изменятся… — он вновь огляделся, неодобрительно поджимая губы. — Имение, конечно, изрядно пострадало, требует немалых вложений… Я, как патриот нашего города и ваш давний