Десятки, сотни мелких и крупных пакостей, сплетенных в единую, липкую паутину, в центре которой сидел упитанный паук по имени Устинов.
Я слушал, отхлебывая вино. Каждый новый факт был очередной каплей дегтя в бочке меда под названием «Великая Российская Империя». Как же все это прогнило. Как удобно устроились крысы наверху, пока простой народ кормил их и умирал за их интересы на границах. Во мне поднималась знакомая, горькая волна презрения. Я видел такую же гниль и в других углах этого монстра-государства. Просто здесь она предстала передо мной в особенно концентрированном, наглом виде.
— Его нужно вздернуть! — прорычал Игорь, с силой ударив кулаком по столу. Тарелки жалобно звякнули. — Просто ворваться к нему в этот его позолоченный бордель, который он называет резиденцией, и повесить на его же воротах! Пусть все видят, что бывает с теми, кто смеет угрожать Темирязьевым!
Его глаза горели нетерпеливым, прямым гневом воина. Он мыслил категориями силового решения — быстро, эффективно, устрашающе.
— Смерть — это слишком милостиво для подобного отродья, — холодно парировала Марина.
Ее гнев был иного свойства — ледяной, расчетливый. Она не кричала. Ее пальцы сжимали нож так, что костяшки побелели.
— Он должен потерять всё. Всё! Его состояние должно быть конфисковано и распродано с молотка. Его имя — опозорено и вымарано из всех списков. Его родственников — изгнать из города и столицы, лишить всех постов и привилегий. Чтобы даже внуки его внуков помнили этот позор и молились, чтобы их кровь пресеклась. Объявить войну его роду. Стереть в порошок.
Это была месть аристократки. Долгая, методичная, тотальная. Удар не по личности, а по наследию.
Наталья сидела между ними, и в ее глазах я видел согласие с обоими. Ее собственная ярость, оскорбленная гордость хозяйки, кипела внутри, требуя и крови, и уничтожения.
— Он посмел угрожать мне, когда мы даже не похоронили наших, — произнесла она тихо, и от ее тишины стало еще страшнее. — Этому нет прощения. Ни на земле, ни на небесах. Я согласна. И вздернуть, и уничтожить.
За столом будто собрались тучи графского гнева. Казалось, сами свечи горят темнее, а тени на стенах сгущаются и тянутся к нам. Воздух стал тяжелым, им было трудно дышать. Это была не просто злость людей — это была ярость целого рода, могущественного и старого, которого коснулась грязная лапа наглого выскочки.
Споры длились долго. Голоса то опускались до свистящего шепота, полного ненависти, то звучали громовыми раскатами. Приводились доводы, вспоминались прецеденты, оценивались риски. Я молчал, наблюдая за этой жутковатой работой — как из дикой, кипящей ярости куется холодное, отточенное оружие возмездия.
И, наконец, план родился. Он был сложным, многоходовым и прекрасным в своем дьявольском изяществе. Темирязьевы не стали бы марать руки о барона напрямую. Нет. Они использовали бы его же оружие — бюрократию, законы, связи. Подброшенные улики в руки честным, но карьерно-озабоченным следователям. Анонимные доносы его же сообщникам, чтобы те, спасая шкуру, начали давать на него показания. Внезапные проверки его счетов из столицы. Статьи в лояльных газетенках, постепенно готовящие общественное мнение к «разоблачению ужасного коррупционера». И венец всего — его арест в самый неподходящий момент, полное крушение и… несчастный случай в камере или по дороге на каторгу. Чтобы не тянуть время, дожидаясь унизительного суда.
Он потеряет всё. Состояние, имя, свободу. И в конце концов — жизнь.
Только после этого, отдав последний долг палачам, семья Темирязьевых сможет с чистой совестью отдать последний долг мертвым. Завтра похороны, а после расправа. Максимально жестокая и беспощадная.
Когда все было решено, за столом воцарилась тягостная, но удовлетворенная тишина. Гнев нашел выход, преобразовался в действие.
Я допил последний глоток вина. Оно было терпким и горьким. Я смотрел на них — на этих властителей жизни и смерти, плетущих сеть интриг за ужином, и чувствовал себя чужим. Их методы были не моими. Но я понимал их. И в глубине души признавал их эффективность.
Моя же война была проще. Там, у Башни Молчания, не нужно будет подбрасывать улики. Там нужно будет найти врага и отрубить ему голову. И эта мысль казалась мне сейчас до неприятного чистой и простой.
— За падение негодяев, — Игорь поднял бокал. Все выпили. Молча.
Потом мы разошлись — аристократы отправились отдавать указания своим людям насчет Устинова и готовиться к похоронам. Гостей ожидается немного — все же Темирязьевы были хоть и древним родом, но не сильно влиятельным. Я не был обязан как принимать участия в подготовке, так и потом присутствовать. Но, ощущая свою вину — ведь именно из-за меня их всех убили, я не мог не отдать последние почести погибшему графу и его семье.
— О чем задумался? — тронула меня за руку незаметно подошедшая Вероника.
— О жизни и смерти, о подлости и предательстве, о гнили, которых еще так много в империи.
— Какие плохие у тебя мысли. И что ты с этим собираешься делать? Как ни крути, но твое место на троне. Ты видел, что происходит внизу, в отличии от тех, кто сидит наверху.
— Это слишком умные мысли для маленькой девочки, — чуть взлохматил я ей волосы.
— Эй, мне уже двенадцать лет!!! — возмутилась она. — И о нашем мире я знаю побольше тебя. И вообще, ты когда опять молодым станешь?
— А что? — хитро улыбнулся я. — Замуж за меня хочешь?
— Вот еще, — надулась она. — Просто на рожу твою настоящую хочу посмотреть.
— Не надо. А то влюбишься еще в такого красавчика, как я.
— Да фу на тебя! Что вы, взрослые, за люди такие⁈ Все разговоры только о любви, да о войне. А где все остальное?
— Так больше ж заняться нечем, вот и говорим о том, что видим.
— И все-таки?
— Не знаю, — тяжело вздохнул я. — Источник еще больше окреп после того, как мы этих уродов, что пришли к поместью, убили. Тело меняется, укрепляется. И происходить это должно постепенно. Ломать легче чем строить, сама должна знать. Так что придется потерпеть меня в таком виде еще немного.
— Я потерплю, — тихо сказала она и внезапно порывисто обняла меня. — Ты, Мстислав, только не вздумай умирать, пожалуйста! А то мне совсем тоскливо станет.
Быстро чмокнув меня в щеку, мелкая убежала, а я так и застыл, глядя ей вслед.
— Не умру, Ника. И тебя не брошу, — шепнул я. — Про других не скажу, и чую, скоро кому-то станет очень больно. За