Тянусь за телефоном, оценивая время: половина восьмого.
— Лиза, — зову невестку, и она тут же заглядывает в комнату, испуганно тараща на меня глаза.
— Простите, Инга Андреевна, разбудила вас. На работу собираюсь.
Сперва хочу сказать что-то на этот счёт, а потом решаю промолчать. Я обещала, что не буду принимать за неё решения. Иначе станется, что оказываю давление.
— Ясно. Сейчас поднимусь и вызову себе такси.
Из-за её ног показывается Таечка, широко зевая. Она не выспалась, но уже с малых лет, как на работу, ходит в сад.
— Да вы тут оставайтесь сколько потребуется. Наш дом — ваш дом, — произносит, а потом задумывается. — Ну, вернее будет сказать, ваш дом — наш дом, — усмехается, напоминая, откуда у них вообще эта трёшка. Мой нерадивый сын неизвестно когда бы заработал для семьи восемьдесят квадратов. А я посчитала, что подарок на свадьбу должен всё же быть твёрдой почвой, от которой можно оттолкнуться. Жаль, что он никак не стремился приумножить, а лишь тратил и кутил.
— Иди одевайся, я сейчас, — просит Лиза ребёнка, и та нехотя уходит, невестка заходит в комнату, закрывая за собой дверь. Стоит, держа руки за спиной и облокотившись на стену. — Презираете меня? — задаёт прямой вопрос.
— Не говори глупостей, — фыркаю, пытаясь сохранять спокойствие. Стараюсь не думать об этом.
— Я и сама себя презираю, — продолжает. — Наверное, потом буду локти кусать, реветь, как сумасшедшая, вспоминать мудрую свекровь.
— Нашла мудрую, — цокаю языком. — Была бы мудрой, не попала в то, что сейчас происходит.
— Это уже другое, — не соглашается, — невозможно жить, не доверяя никому. Вы же знаете.
— А что ты знаешь о себе? — задаю вопрос, и она уводит взгляд в пол, задумчиво моргая.
— Что я всю жизнь боялась, — внезапно признаётся. — Боялась ходить в школу, потому что меня дразнили. Родители пили, а доставалось мне. Боялась, что отец начнёт драться с собутыльниками, потому что такое бывало не раз, и я отлично помню забрызганную кровью кухню, — жуёт губы, а я молчу, не перебивая. — Боялась, что окажусь в детском доме. Потом первой близости. А ещё ухаживаний вашего сына. Потому что каждый раз казалось, что вот-вот он засмеётся и скажет, что поспорил на меня. Что нельзя полюбить такую. И теперь боюсь, Инга Андреевна. Остаться с ребёнком одной. Лишить её отца. И безумно боюсь потерять вашего сына.
Мы молчим, потому что она закончила, а мне просто нечего сказать. Вот так она уложила свою жизнь и страхи в пару предложений.
В дверь скребутся маленькие детские пальчики, и Лиза запускает внучку.
— Иди сюда, родная, — протягиваю к ней руки, а Таечка послушно лезет на кровать, усаживаясь рядом.
— Мама говорит, я раньше тоже ходить не умела, а теперь вот, — машет в воздухе ногами по очереди. — Ты тоже можешь научиться. Просто не бойся падать.
Она соскакивает маленьким волчком с кровати, тут же мне показывая, как надо падать. Хромает, будто у неё болит ножка, укладывается на пол, а потом поднимается, выпрыгивая.
— Вот так, попробуй.
До недавнего времени она не выговаривала букву «р». Поплобуй звучало бы. Сейчас логопед исправил проблему, и у ребёнка улучшилась дикция. А у меня от её спектакля на душе и горько, и сладко. Как всё просто и легко в её мире детских грёз.
И мне хотелось бы, чтобы она выросла доброй девочкой, такой, как её мама. И безумно хочется это увидеть.
— Бабушка, давай, — хватает меня за руку, принимаясь дёргать на себя. И хоть куда меньше килограммов, чем во мне, а ведь правда может сдёрнуть. И Лиза бежит выручать.
— Солнышко, — обращается к дочке. — Я говорила тебе, что не всегда можно вылечиться человека. Помнишь?
— Это про слепых дядь, у которых глазок нет? — уточняет ребёнок, закрывая себе ладошками глаза.
— Да, — подтверждает Лиза, — и не только.
Она даже о таких вещах говорила с ребёнком? Уверена, это не заслуга Слава. Это Лиза умудряется пахать и воспитывать дочку.
— Но у бабушки есть ножки, — не желает соглашаться. — Вот тут, — тычет меня куда-то в тело. — Я хочу, чтобы она ходила. И мы пойдём с ней по дорожке далеко-далеко.
Не могу сдержать улыбки. По дорожке она со мной пойдёт.
— Бабушка, пойдёшь? — спрашивает, и такие глаза чистые и добродушные.
— Конечно, Таечка, конечно, — зачем-то обещаю ей.
— А можно я в садик не поеду? — начинает торговаться.
— Мы же говорили, Тай, — грустно вздыхает Лиза. — Маме работать надо.
Сжимаю зубы, чтобы сказать, что ничерта вот это сейчас не надо. Что оглянется назад — а жизни уже и нет. Дочка выросла, морщины набежали на лицо, сил не хватает. Всё на потом откладывала, а как оно настало, ничего и не хочется.
— Если ты не против, я сегодня Таю заберу, — предлагаю ей, и, прежде чем Лиза успевает что-то ответить, внучка запрыгивает на кровать и принимается скакать рядом, радуясь избавлению. Это насколько же её достал садик, что она такая счастливая сейчас?
— Мамочка, пожалуйста, я с бабушкой поеду!
— Да, конечно. Если она хочет, — пожимает плечами. — Сейчас соберу вещи.
— Слав писал? — решаю поинтересоваться, и невестка кивает.
— Сказал, что сегодня вернётся домой, и мы поговорим.
Как бы мне этого не хотелось, но у них своя семья.
— Ты бледная очень, Лиза. Тебе к врачу сходить надо, вдруг анемия.
— Это другое, — тут же отзывается. Спокойно смотрит мне в глаза, а потом отправляет из комнаты Таю. И я предполагаю, что сейчас она мне скажет. — Я беременна, Инга Андреевна. Второй месяц как.
Глава 40
Лиза хотела сделать мужу сюрприз, а вышло, что это он ей сделал вместе с Эльвирой. А я ещё масла в огонь подлила. Только хотела глаза открыть, а не добить носком сапога.
— Значит, Слав не в курсе? — подвожу итог, и она качает головой. — А что потом? Так и будешь работать, пока тебя на Скорой не увезут рожать? А кто будет содержать вас?
И снова Остапа понесло.
— Ты не подумай, я не с наездами. Так, рассуждаю вслух. Прости, — торможу саму себя.
Она помогает мне перебраться в карету, а потом молчаливо выходит из комнаты. И я чувствую шлейф неуверенности и смятения, оставшийся после неё.
— Странно себе ощущаю, — внезапно возвращается. — Как на эшафоте. Мне предлагают спасение, а я упорно требую опустить гильотину. Никогда не хватало уверенности: взять и что-то изменить. Я — трусиха. Мне до вас далеко. — Кривая усмешка портит её губы, а я даже не представляю, что творится в этой душе.
— Пока