А пока ночь. Тишина. Холодное стекло под ладонью и звёзды, будто нарочно светящие ярче, чем обычно. Думаю, что, возможно, именно они напоминают: несмотря на всё, жизнь продолжается.
Завтра я снова поднимусь. Надену привычную маску стойкости, научусь жить дальше и шаг за шагом вытаскивать себя из этой тьмы. Пусть тяжело, пусть больно, но другого выхода нет.
Глава 75
Два месяца спустя
Мать стоит высохшей тенью над могилой Ульяны, а я терпеливо жду, когда её можно будет забрать отсюда. В пятнадцати минутах перехода Андрей Жданов, и в этот раз я была на его похоронах. Он не солгал, оставив за моим сыном часть наследства, вторая была завещана мне. И пока я поставила этот вопрос на паузу.
— Дождь начинается, поедем, — прошу мать, а она смотрит немигающим взглядом на фотографию на могильном камне.
— Родители не должны хоронить своих детей, — говорит, словно мне в упрёк, и я в который раз проглатываю эти слова. Она подходит к памятнику и касается губами холодного мрамора, дотрагиваясь до головы дочери. Протирает рукой место поцелуя и проходит мимо меня, а я отправляюсь конвоем, провожая её до ворот на карете, из которой намерена выбраться в ближайшее время.
— Может, переедешь ко мне? Места много, я одна теряюсь там.
— Дай мне спокойно умереть в своём углу, — отвечает с горечью. — И похорони меня рядом с Ульяной, поняла?
— Конечно, мам. Ещё указания будут? По гостям, по меню, по тому, где похоронить твою вторую дочь, если ты не забыла, что я ещё существую.
Она останавливается и смотрит молча, словно отчитывает этим взглядом.
— Ты совсем на нас не похожа.
— Да куда уж мне, — надоело ходить вокруг неё на цыпочках. — Так. Сейчас поедем за продуктами, Владимир поможет закупиться и принести.
— Быстро же ты мужа своего забыла.
Такое чувство, что мать намерена повесить на меня всех собак. Напомнить ей, как она забыла своего? Как жила то с одним, то с другим? Но прошу себя сжать зубы и молчать, потому что бог знает, какой я буду в её возрасте. Может, такой же недовольной и брюзжащей.
— Ты если зятя навестить намерена, то сворачивай направо. Привет передавай и сожаление, что не убил меня.
— Ну не убил же!
Ахаю от таких слов. Ну да, отлично. И крыть нечем.
С матерью и раньше было тяжело, а после смерти Ульяны она стала невыносимой. Но я терплю, потому что родителей не выбирают, потому что мы близкие, потому что я люблю её и благодарна за то, что она мне могла дать.
В машине куда уютнее, наверное, потому что рядом Владимир.
— А я вам мёда привёз, Лариса Анатольевна, — Владимир протягивает ей банку золотистого цвета, — друг делает, натуральный. Очень хороший.
— Спасибо, — уже мягче говорит мать, потому что военный в отставке умеет обезоруживать. Через пять минут мать оттаивает, через десять начинает рассказывать о прошлом, а потом и вовсе зовёт Владимира в гости.
— Обязательно приду. Начальство у меня грозное, — косится на меня. — Не отпускает.
Прячу улыбку, отворачиваясь. С ним всё так просто и легко, что выгляжу, как идиотка, постоянно улыбаясь. А недавно узнала, что у Лизы и Слава будет мальчик. Я второй раз стану бабушкой.
Останавливаемся у магазина. Владимир помогает матери выбраться, а потом они пропадают на добрые сорок минут. Возвращаются вдвоём довольные и счастливые. И я рада, пусть мать хотя бы с ним веселится.
Когда отвозим её домой, едем к Евгению. У нас уже неплохие результаты, и сегодня после сеанса он спрашивает.
— Хочешь попробовать?
Смотрю на него. На его уверенное лицо. На вытянутую ладонь.
— Я… не уверена. — Сглатываю. — Что если упаду?
— Значит, я тебя поймаю, — спокойно говорит Владимир за моей спиной, и я чувствую от этих двоих невероятную поддержку. — Просто встань и иди.
Усмехаюсь, качая головой. Сказано так просто, совсем как в Библии.
Сижу в кресле. Всё готово, опора рядом, и они, как стена, по обе стороны от меня.
Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Потом выдыхаю и открываю веки.
— На счёт три? — спрашиваю.
— Нет счёта. Просто доверься себе.
Сжимаю поручень. Напрягаю мышцы. Они откликаются неуверенно, неуверенно… и всё же слушаются.
Тело тяжёлое. Колени подкашиваются, но я поднимаюсь. Медленно. С выдохом. Как будто вылезаю из воды.
— Стоишь, — констатирует Евгений, будто я не верю собственным ощущениям.
— Стоишь, — как эхо повторяет Владимир, а внутри меня всё дрожи от волнения. — Молодец.
Господи. Неужели, это правда?
Выдыхаю, чувствуя, как дрожат и руки, и ноги. Я стою. Это правда, я действительно стою.
Они здесь, но не помогают. Я должна справиться сама. Но осознание, что рядом те, на кого можно положиться, дают силу.
Стараюсь сделать шаг правой ногой. Мозг посылает сигнал, но нога будто отзывается с запозданием. Переношу вес вперёд. Руки дрожат. Пот течёт по спине и подмышкам, на лбу испарина. И вот ступня чуть отрывается от пола и передвигается буквально на сантиметр.
Поднимаю глаза, встречаясь взглядом с Владимиром, будто спрашивая, видел ли он только что то, что я сделала?
— Один. — Шепчет Владимир с улыбкой. — Уже один. А скоро будет два.
Я хохочу. Чуть не падаю. Он ловит.
В этот момент я понимаю, что уже никогда не буду прежней: беспомощной, зависимой, сломанной. Пусть медленно, пусть через боль, но я иду. Сама!
Уже вечером, когда он остаётся у меня, спрашивает.
— Ты боишься?
— Очень. — Шепчу. — Всё это время жила в ощущении, что больше ничего не будет. Ни дороги, ни танцев, ни спонтанных поездок в дождь. Я была телом. И всем надо было только одно: чтобы я «держалась». А внутри было пусто. Как будто меня уже похоронили, только никто не сказал.
Он молчит, и в этой тишине я чувствую: он слышит каждое слово по-настоящему.
— И теперь, — продолжаю, — когда ноги начали слушаться, когда я стою, — это страшнее, чем было в тот день, когда я упала. Потому что я стала совсем другой.
Владимир подаётся вперёд, опирается локтями на колени. Его голос низкий, ровный.
— Ты — женщина, которая выжила, когда другие бы сдались. Ты — свет в комнате, где гаснет надежда. И если ты забыла, кто ты, я напомню.
— Кто же я? — шепчу, не поднимая взгляда.
— Ты — живая. Не просто живая. Ты — сильная, не потому что не падала. А потому что всегда поднималась. Ты куда сильнее многих, кого я знаю. Наверное, поэтому меня