Мысли уносятся. Я вспоминаю, как падала. Как не чувствовала ноги впервые. Как боялась, что больше никогда не встану. Как злилась. А сейчас нет злости. Только осторожная, тёплая надежда.
Когда Евгений снимает иглы, я открываю глаза. Свет мягкий, спокойный.
— Как ощущения?
— Будто кто-то зажёг крошечную лампочку внутри меня, — отвечаю, не шутя.
— А я говорил, что ты светишься, — улыбается Евгений. — В следующий раз будем пробовать микродвижения. Нагрузка небольшая, но мышцы должны вспомнить.
Смотрю на него, не веря своим ушам. Что мы будем делать?
— Я же говорил, что поставлю тебя на ноги, значит, так оно и будет.
Он помогает мне сесть. Руки подаёт не как врач, а как человек, который рядом. Как друг, который всё это время верил. И это важно. Потому что я в себя уже не верила. Но как же я рада, что ошибалась.
Глава 74
— А я вот так ещё могу, — внучка пытается сделать мостик, а я даже помочь ей не в силах, поддержать.
— Аккуратнее только, Таечка, — прошу, бросая взгляд на часы.
Мы вдвоём в моём доме, пока Лиза встречается со Славом. И я нервничаю, будто у самой сейчас будет важный разговор. Не видела сына уже больше двух недель, соскучилась, будто послала в пионерский лагерь.
В дверь звонят, и на пороге улыбающаяся семья.
— Привет, мам, — щурится как кот Слав, проходя в дом. Подхватывает Таю, и я понимаю, что он не играет. Здесь и сейчас он просто любит свою дочь, кружа её в доме, пока та визжит от восторга. Лиза как-то затравленно смотрит в мою сторону, словно боится, что стану её осуждать. И после моей улыбки растягивает губы несмело и вынужденно.
— Может, чаю? — предлагаю, намереваясь отправиться на кухню.
— Я сделаю, — невестка кладёт сумку на диван, пересекая гостиную, а мы остаёмся втроём. Слав подходит ко мне и целует: совсем, как в детстве, когда нас ещё не разделил его пубертат, в который он слетел с катушек.
— Как ты? — интересуется, надеюсь, не для галочки.
— Как обычно, а ты?
— Не жалуюсь. Не понимаю, почему ты всё это время прятала от меня деда?
Это тебя я прятала от него, — хочется сказать, но он никогда не поймёт. Оставляю вопрос без ответа, интересуясь, чем он всё это время занимался.
— Да разным, — отвечает расплывчато, пока Тая рядом демонстрирует растяжку и мостик. Вижу, как на кухне бродит тенью Лиза. — Слушай, мам, — Слав подаётся вперёд, укладывая локти на колени и защёлкивая руки в замок. — Я был у отца.
— Как он? — интересуюсь не потому, что интересно. Просто чтобы спросить.
— Плохо. Говорит так, что половину слов не разобрать.
Молчу, лишь кивая.
— Он хотел, чтобы ты пришла.
— Я? — кажется, что ослышалась.
— Да, он хотел тебя видеть.
— Удивительно. Мне казалось, наоборот. Он НЕ хотел меня видеть, иначе, зачем был намерен убить?
— Знаешь, в чём твоя ошибка? — решает яйцо поучить курицу. — В том, что ты не умеешь прощать. Взять, к примеру, деда.
— Чужую беду рукой разведу, Слав.
В детстве мы заучивали пословицы и поговорки, которые звучали белибердой в сознании, а теперь понимаю: действительно народная мудрость прячется за каждым словом. И я готова подписаться под ними.
— Ты не варился в этой каше, не знаешь, как всё было.
— Он рассказывал.
— О чём?
— О том, как ты страдала, о том, как поднимал руку на бабушку. Но…
— Хочешь его оправдать?
— Нельзя отталкивать тех, кто желает измениться. Кто хочет сделать жизнь иной, нежели она была. Просить прощения и быть прощённым — не в этом ли смысл нашего существования?
— У тебя кружок философии? — фыркаю в его сторону. — Промыл мозги тебе Жданов знатно. Просил заступиться?
— Он ничего не просил, не такой человек. Он лишь рассказал причину вашего разрыва.
— Тебе не понять, Слав. Ты не был в моих ботинках, — снова вспоминаю крылатое выражение.
— Тогда, решай сама. Надеть на шею два тяжёлых камня, которые будут тянуть вниз, или забыть обиды и жить дальше.
— Это ты про своего отца и деда? — усмехаюсь. — Кажется, тебе пора на юридическое, защитник. Лучше расскажи, что решили с Лизой.
— Мам. Всё будет хорошо, — подмигивает он мне. И хочется верить, что не будет никак иначе.
Вечером узнаю две новости. Маша, которая так и не вышла из комы, умерла. Девчонка, что хотела улучшить своё благосостояние за счёт ребёнка, не справилась. Если бы она только знала, чем закончится для неё эта история, ни за что бы не полезла в петлю. Но ничего уже не изменить.
Об этом мне сообщила та самая соседка по палате, что когда-то звонила. Сухо. Просто. Чтобы я знала, хотя для чего мне это? Ещё одна тяжесть на сердце.
Теперь заботы о внучке лягут на отца Маши, который раздумывал, не отправить ли ребёнка в Дом малютки, потому что здоровья и сил на младенца нет.
Ростовцев тоже не может помочь, лёжа на больничной койке. Да и не станет, полагаю, потому что не считает ребёнка своим.
Я не желала ей зла. Синицина должна была жить и радоваться жизни, просто не пересекаться со мной, потому что это не моя история. Но кто-то решил всё иначе.
Если бы можно было стряхнуть плохое, что оседает на наших душах. Сбросить это и жить дальше, как ни в чём не бывало. И пусть я видела девчонку лишь несколько раз, мне её жаль по-человечески.
— Здравствуйте, Инга Андреевна, — на проводе больница, где лежит Ростовцев. — Ваш муж…
— Хочет меня видеть? — перебиваю. — Передайте ему, пожалуйста, что пока нет возможности приехать.
Конечно, она есть. Просто не имеется желания. Но я не обязана говорить об этом каждому.
— Он умер. Соболезную.
Отвечают иначе.
— Спасибо, что позвонили, — говорю, нажимая отбой.
На улице темно. Наверное, уже около двух ночи, а я не могу уснуть. Сижу у панорамного окна, смотря на далёкие звёзды. Я не говорила никому ни про Машу, ни про Руслана. Всё будет завтра, когда я стану собой. Когда я стану верблюдом: сильным и уверенным, что прёт напролом, добираясь до оазиса.
А пока…
Перемалываю в себе тяжесть, потому что не железная. Потому что человек, такой же, как все. Слёз нет, но невыносимая тоска терзает внутренности.
Когда-нибудь не станет и меня. Надеюсь, что рядом будут те, ради кого стоит держаться, кто не позволит остаться в одиночестве с этой бесконечной тяжестью. Надеюсь, что моя жизнь не окажется