— Не торопись, сын мой.
Следом за ним во двор вошёл Клещ. Мужик настолько суровый, что даже мне при виде его захотелось спрятаться за дерево. Среднего роста, широкий в плечах, в неизменном сюрко с головой собаки вместо герба, на поясе полуторный меч и булава. Под сюрко наверняка надета бригантина. Подол опускался до середины бёдер, прикрывая пах, на ногах сабатоны 37. Он как будто всегда готов в бой, как и его приятель арбалетчик. Тот встал, прислонившись плечом к воротам, арбалет опущен, но взведён и что-то мне подсказывало, он практически не целясь пристрелит любого, кто дёрнется на отца Томмазо или его людей. Впрочем, людей с инквизитором было не много, только эти двое, однако и их хватило, чтобы шлюмбержи вели себя тихо.
Из дома вышла мама, подошла к отцу Томмазо и поклонилась. Монах перекрестил её, протянул руку для поцелуя. Окинул двор взглядом, увидел трупы у стены и покачал головой.
— Когда же вы угомонитесь?
Он прочитал короткую молитву за умерших. Шлюмберже потупился, как нашкодивший школьник, а Клещ криво усмехнулся, поглядывая на меня. Я в одиночку сумел уложить троих и противостоять всей прочей толпе, и он оценил это. Как и арбалетчик. Они переглянулись, арбалетчик кивнул в знак понимания.
— Луи, — мягко заговорил отец Томмазо, — ты ведёшь себя как те бароны-разбойники из Нижней Германии. Ты же знаешь, церковь не одобряет подобного поведения, я беседовал с тобой после того случая с бароном де Грандпре. И вот опять. Зачем ты напал на этого молодого человека?
Шлюмберже запыхтел, как чайник.
— Он пытался убить моих слуг. Вчера. У бегинажа.
— Судя по телам у стены, сегодня у него получилось лучше и это горе, большое горе. Но ни сегодня, ни в том, что произошло вчера, вины бастарда де Сенегена нет. Я знаю о той истории. Твои слуги вчетвером осмелились напасть на благородного человека. Что будет, Луи, если простолюдины начнут нападать на дворян? Ты грезишь новой Жакерией? А она непременно обрушится на наши головы наказанием Божиим, если не пресекать подобное беззаконие.
— Я всё осознал, монсеньор, — Шлюмберже сглотнул. — Больше такого не повторится.
— Ты уже говорил это, но не сдержал слово и я склонен признать тебя грешным во гневе и гордости. За это ты месяц будешь жить в монастырской келье одетый как простой монах, бить триста поклонов в день и непрестанно молиться.
— Месяц? — вскинулся Шлюмберже. — Но, монсеньор…
— Месяц, — твёрдо повторил отец Томмазо. — Забирай своих людей и свои трупы и уходи. И не забудь прислать столяра, дабы починить дверь и мебель в доме госпожи Полады. Ну а вечером жду тебя в монастыре.
Судя по лицу Шлюмберже, наказание было более чем жёстким. Но спорить с отцом Томмазо, представителем святой инквизиции в Реймсе, а может и во всей Шампани, глупо. Однако за свои страхи и потерянные нервы я бы присудил ему высшую меру. Благодаря этому мажору у моей мамы на голове седых волос прибавилось, я уже не говорю о Перрин.
— Отец Томмазо, — подался я к инквизитору, — а не слишком ли мягким получилось наказание?
— Мягким? — удивлённо вскинул брови отец Томмазо.
— Да, мягким, — уверенно повторил я. — Мы едва не погибли, а ему за это книгу в руки и скамью под жопу.
— Сын мой, если хочешь, я могу поселить тебя в соседней с ним келье. Будете на пару отбивать поклоны и петь псалмы, и тогда на собственном опыте ты убедишься в справедливости наказания.
— Спасибо, но я предпочитаю меч и место для поединка! Что скажешь, Шлюмберже?
— Ты не рыцарь, — хмыкнул тот, — велика честь с тобой драться. Бастард.
— Ты сам-то за сколько рыцарский титул купил? Ой, извини, не ты — отец. Ливров за пятьсот?
— Да я…
— Ни в одном сражении не был! Ты даже в турнирах за пределами Реймса не участвовал, потому что уровень там выше. Да и здесь стоило появиться бургундцу, тебя моментально высекли. Ты пустышка, Шлюмберже, только в договорняках побеждаешь.
Я преувеличивал, боец из Шлюмберже был серьёзный, и не только в конных сшибках. Я видел, как нелегко с ним было дю Валю, тот реально вспотел. Но разозлить его и сразиться не просто удовлетворение за нанесённый ущерб, это и проверка меня самого. На что способен я сам? До сегодняшнего дня мне удалось завалить пару бандитов и пару алебардистов. Это не показатель. Нужен кто-то действительно сильный.
— Да ты сам кто такой? — взмахнул руками Шлюмберже. — В каких битвах участвовал? Богослов! Ты хоть знаешь, с какой стороны за меч берутся?
Я кивком указал на трупы.
— У них спроси.
— Нашёл, кого в свидетели призывать. Это наёмники, я их по десятку на раз кладу.
— Ну тогда отправляйся читать молитвы. Вперёд, монастырь ждёт. И не забудь столяра прислать.
Отец Томмазо, слушая нас, улыбался. Ему нравилась наша перепалка и, кажется, моё предложение устроить поединок тоже.
— Дети мои, вы словно игрушку не поделили и готовы за это побить друг друга, — он прищурился. — Может так и надо. Луи, решай сам, на месяц в келью или честный бой с де Сенегеном.
Шлюмберже опешил, даже рот открыт от изумления.
— Вы серьёзно, монсеньор? Конечно, бой. Я выбираю бой! — и в подтверждении своего решения выхватил меч и вскинул над головой.
Отец Томмазо повернулся ко мне.
— Ты хотел этого, так получи. Эй, — он пальцем указал на одного из наёмников, — принеси мне стул и госпоже Поладе тоже. Клещ, а ты проследи, чтобы всё было по правилам.
Непонятно, о каких правилах он толковал, вряд ли о тех, которые придумал Жоффруа де Прёйи, однако Клещ кивнул и принялся наводить порядок во дворе. Наёмников он сдвинул к конюшне, оставив возле Шлюмберже только пажа и оруженосца. Для отца Томмазо и мамы поставили стулья. Мама сидела бледная, теребя платье пальцами. Инквизитор что-то сказал ей, она кивнула в ответ.
С улицы начали заглядывать прохожие. Шум и лязг железа давно привлёк внимание любителей развлечений, некоторые сидели на ограде, другие прилипли к окнам в домах напротив. Кому не хватило места,