— Послушай, Цви, ты меня удивляешь! — воскликнул Сингер. — Я с самого начала подозревал именно Зильбермана, а вовсе не Шиндлера! Не хочешь ли ты сказать, что, когда мы говорили с тобой о том, что теперь убийца не уйдет, то имели в виду разных людей?
— Похоже, что так, — нехотя признался я.
— Если говорить о последовательности действий, — продолжал Сингер, — то ты все реконструировал верно. Ошибка в объекте — нередкий случай, тебе ли не знать. Все так и было. Зильберман, а не Шиндлер, видел, как Брухич нанес удар. Зильберман, а не Шиндлер, тут же понял, что это — шанс. Алиби, как ты знаешь, на ту ночь не было ни у кого из гостей Зильбермана, но не было и у хозяина, который как-то все время выпадал из поля зрения. У Шиндлера были основания не любить Брухича — из-за того взрыва на базе… Но и тут не все ясно. Против Брухича не было улик. Возможно, что и вины не было тоже. А вот у Зильбермана против Брухича накопилось к тому вечеру немало претензий. Все-таки, речь шла не о личных счетах, как ты пытался уверить Зильбермана, а именно о больших деньгах. Об очень больших. Было из-за чего убивать…
— Да? — удивился я. — И какая именно сумма, по твоему мнению, может оправдать убийство? Миллион?
— По-моему — никакая, — отпарировал Сингер. — А для Зильбермана планка находилась довольно низко. Не миллион, конечно. Что ты скажешь о пятнадцати миллионах с возможностью увеличения до пятидесяти?
— У тебя есть документы? — поинтересовался я.
— Нужно понимать твои слова как задание? — спросил Сингер. Я кивнул. — Займусь с утра. Но имеет ли смысл? Теперь Хутиэли и сам раскрутит.
— У него свои методы, у нас свои, — сказал я.
— А кого ты собираешься защищать, Цви? Ни Амнона, ни Маи нет в живых. Невиновность Купермана сомнений не вызывает. Как не вызывает сомнений вина Зильбермана.
— Адвокаты — волки, — заявил я. — А волков кормят ноги. Убежден, что завтра именно ко мне явится убитая горем жена Зильбермана и попросит взяться за его защиту. Ты думаешь, что я откажусь?
Сингер так не думал.
— Ты хочешь, чтобы я искал доказательства вины Зильбермана или доказательства его невиновности? Если последнее — то нанимай другого детектива.
— Мне нужна истина, — заявил я. — Может, удастся добиться для Зильбермана не пожизненного заключения, а пятнадцати лет. Или десяти.
— Не понимаю я вас, адвокатов, — пожаловался Сингер. — Этот негодяй убил четверых, в том числе твоего друга и клиента. Да я бы таких, как он…
— Вот потому-то, — назидательно сказал я, — ты стал детективом, а я предпочел профессию адвоката. Или ты думаешь, что Йорам Шефтель защищал этого нацистского прихвостня Демьянюка, испытывая к нему хоть какую-то симпатию?
— Я бы не смог, — пожал плечами Сингер.
Я встал и подошел к окну. В комнате было уже слишком натоплено и душно, я распахнул раму и поднял штору. Сырой воздух ворвался снаружи вместе с шумом вечернего Тель-Авива. Огни реклам мешали видеть небо, но я был уверен, что тучи разошлись и появились звезды.
Дождь кончился, наконец.
ТАК ЛЕГКО УМЕРЕТЬ
Мобильный телефон я отключил сразу после того, как выехал на трассу. Меня мало волновали последние указания министра транспорта — просто на шоссе номер один в часы пик, когда пробки растягиваются на несколько километров, мне очень хорошо думается, а звонки отвлекают, особенно если звонит какой-нибудь настырный клиент, которому нужны недели для осознания простенькой истины, вроде той, что жена ему действительно изменяет, или что компаньон на самом деле сбежал в Европу, прихватив кассу. Парадокс: я совершенно не могу размышлять, когда шоссе свободно, и ты несешься со скоростью сто-сто двадцать километров в час, но кажется, что едешь медленно, потому что тебя постоянно кто-нибудь обгоняет, и хочется еще сильнее нажать на акселератор, и ты не делаешь этого исключительно из ощущения опасности. Это ощущение заполняет все сознание, и ты пристально смотришь вперед, готовый в сотую долю секунды отреагировать на изменение дорожной ситуации. Если кому-то удается при этом не только размышлять, но еще и разговаривать по телефону, я готов снять перед ним шляпу.
Мне же нравятся пробки — и это парадокс только по видимости. Машина медленно плетется, нога автоматически нажимает то на педаль тормоза, то на акселератор, а мысль свободна, и чем длиннее очередь автомобилей, упирающаяся в пустоту, тем больше проблем мне удается разрешить.
В ту пятницу я попал в пробку, не доехав до Бен-Гуриона. Я раскрыл окно, выставил локоть и закурил «Ноблес». У меня был еще примерно час времени, и я очень надеялся, что мои будущие спутники сейчас стоят в этой же пробке и, в отличие от меня, чертыхаются и смотрят на часы. Глупо заранее портить себе настроение, когда день только начался, хамсин, мучивший жителей Тель-Авива почти неделю, закончился, а радио передало с утра, что встреча Нетаниягу с Арафатом вот-вот состоится.
В воскресенье мне предстояло два дела, оба в окружном суде, и оба — о разделе имущества. Я не любил эти мелочные разбирательства, но брался за них время от времени, если имущество, предлагавшееся к разделу, достигало величины, достаточной для того, чтобы клиенты не морщились, когда я называл сумму моего гонорара. Батья Мордехай собиралась отсудить у бывшего супруга виллу в окрестности Кейсарии, и я был уверен, что с моей помощью ей это удастся — у меня был собран неплохой материал о доходах Илана Офера, достаточный не только для выигрыша дела, но и для обвинения бедняги Офера в сокрытии налогов. Ерунда, несколько тысяч шекелей, но и этого будет достаточно, чтобы налоговое управление прижало бизнесмена к ногтю. Нет, с делом Батьи трудностей не предвиделось.
Что до имущества Натана Козловского, на которое претендовала его кузина, то здесь мои шансы выглядели по меньшей мере сомнительно, я вполне мог проиграть процесс, но это обстоятельство, хотя и беспокоило меня, но не настолько, чтобы омрачить настроение. Для того, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке, хватало иных обстоятельств — жизнь всегда подбрасывает их в избытке.
Я чуть отстал от ехавшей впереди меня «мазды», чтобы перестроиться в правый ряд — здесь водители меньше суетились, подчинившись неизбежному. Мысли, с которыми я проснулся сегодня утром, двигались такими же конвульсивными толчками, и хотя решение выглядело очевидным и единственно верным, принять его мешало