Хотя она старалась вернуться к нормальному существованию, каждый раз при мыслях об Англии Марго одолевали воспоминания об Иларио. Смутные картины, где смешивались тревоги военных лет и общая радость, сталкивались в ее голове, и она лелеяла химерическую надежду на появление неведомого гонца, который принесет ей чудесную новость, что ее друг жив. В Сантьяго Марго какое-то время работала с летчиками, но затем поставила прежний талант на службу показухе и пропаганде, демонстрировала прикрепленные к хвосту самолетов баннеры или сбрасывала на город рекламные листовки, которые заполняли улицы морем бумаги. Возвращение к обычным вещам, к спокойствию, развлечениям большого города было таким гладким, что ее одолевала головокружительная тоска, и самое щедрое внимание семьи не сумело исцелить ее от хандры. Один только Лазар понимал, что она чувствует, поскольку тридцать лет назад пережил то же самое, и именно он робко посоветовал дочери:
— Тебе нужен не самолет, а мужчина.
Однако со времени ее возвращения в Чили прошло еще слишком мало дней, чтобы другой мужчина мог занять место Иларио Дановски. Закрывая глаза, Марго до сих пор видела, как друг, похожий на короля в венце из парашютного купала, падает в раскатистом эхе истребителей прямо в когти немцам и касается нашитого на плечо знамени. Эти образы, непрестанно крутившиеся в голове, подтолкнули ее к мысли починить их старый самолет, чей брошенный и прогнивший каркас имел вид потерпевшего крушение корабля. Вооружившись терпением и дисциплиной, Марго замкнулась в ежедневной работе, где могла использовать уроки войны. Она трудилась медленно, как будто каждую ночь разрушала плоды дневных трудов, чтобы не изгладить воспоминания об Иларио Дановски, а возродить их. Иногда Тереза смотрела на дочь с балкона и с глубоким расстройством вздыхала:
— Можно подумать, то, что она избежала крушения, и есть самая страшная катастрофа в ее жизни.
Марго и сама не знала точно, до какой степени хочет отремонтировать самолет, но грохот инструментов в конце концов привлек внимание Хельмута Дрихмана. Девушка заметила, что он, как испуганное животное, со скрытым интересом наблюдает за ней из вольера, находящегося в другом конце сада, очарованный ею так же, как этой новой железной птицей. Ощутив знакомый запах грязи, старых ботинок и дождя, Марго оторвалась от своей работы и поняла, что Хельмут Дрихман бесшумно, словно скользящая тень, приблизился к ней со своим неизменным ведром в руках.
Прошел месяц. В вечер смерти Лазара Тереза приготовила на ужин петуха в вине. В конце трапезы Марго незаметно улизнула из комнаты и забралась под одеяло. Заснула она быстро, но через несколько минут ее разбудил стук. Девушка не сразу поняла, что он исходит из сада. Опершись на подоконник, Марго разглядела в вечерних сумерках среди листвы деревьев какой-то робкий огонек. Много позже, когда она думала о той ночи, ей никак не удавалось понять, что подтолкнуло ее открыть ставни и, как в детстве, когда она вылезала на крышу помечтать, в одной перкалевой рубашке на цыпочках босиком выйти в спящий сад.
В доме стояла тишина. Лампы были потушены. Легкий бриз колыхал ветряные скульптуры и раскачивал ветви фруктовых деревьев. В вольере царило спокойствие, на натянутых цветных веревках спали птицы. Соловьи угнездились в нишах, а похожие на принцев рисовки точили клювы о прутья решетки. Все было залито голубым светом, и Марго остановилась насладиться этим мгновением, полюбоваться прекрасной картиной, достигшей в сочетании всех составных частей странного совершенства.
Через стекло в кабине самолета Марго разглядела силуэт, затем склоненную голову Хельмута Дрихмана — он чинил приборную панель. Немец, со своими блестящими глазами, тонкими светлыми бровями и лбом цвета слоновой кости, показался ей более бледным и прозрачным, чем обычно, как будто понемногу исчезал. Марго услышала слабый грустный голос, доносившийся словно из другого времени:
— Я знаю, почему этот самолет не взлетел.
Поначалу Хельмут Дрихман показался ей чужеродным явлением, всего лишь призраком, который забрел в этот уголок, заблудившись в мире, но когда она рассмотрела его пристальнее, ей померещилось, будто в его лице появилась слабая перемена. Он снял суконный китель и закатал рукава шерстяной гимнастерки. Девушке захотелось отступить, но он наклонился и обнял ее.
Марго почудилось, будто она прижалась губами к коже огромной змеи. По телу пробежал легкий холодок, кровь в жилах застыла, и когда Хельмут привлек ее к себе, она словно вошла в ледяную воду, однако расслабилась, закинула голову назад, раздвинула ноги и ухватилась за крылья своего самолета. Когда мощная энергия пронзила ее, как копьем, согнула пополам и почти разбила надвое, Марго пришлось держаться сильнее и зажать рукой рот, чтобы не перебудить всех соседей. Она не пыталась бороться с этим первобытным наслаждением и в металлическом исступлении глядела на Хельмута Дрихмана одновременно с вызовом и покорностью.
Они предались любви только один раз, и, хотя он действовал умело, Марго почему-то подумалось, что с ним это случилось впервые. Она дала ему после смерти то, что солдат, погибший совсем юнцом, не познал при жизни. Сама же она испытала туманное, но абсолютное удовольствие, совпадающее в ритме с непрестанным порханием птиц в вольере и сопровождаемое сухим запахом машинного масла. Вспыхнувшая стыдливая страсть к Хельмуту Дрихману была, вероятно, самым фантастическим чувством за всю жизнь Марго, еще более головокружительным, чем полет над авиашколой, и даже через полвека одинокими ночами она продолжала вызывать ее в памяти.
В то время как Марго наслаждалась первой ночью любви, Лазар смаковал свою последнюю. В течение всего дня он притворялся, будто не знает своей судьбы, работал с обычным усердием и дисциплиной, и никто не заметил в его поведении предзнаменования объявленной смерти. Лазар перенес его с обескураживающим спокойствием, как будто стремился получить знак отличия. В тот вечер он закончил в часовне все дела, рассортировал квитанции и, прежде чем уйти, медленным ностальгическим жестом погасил в цеху свет, в последний раз вдохнув запах муки. В сердце он почувствовал слабый толчок, но почти сразу же испытал огромное облегчение, освобождение, как будто ждал этого мгновения с самого рождения.
Поднявшись в свою комнату, он нашел обнаженную Терезу в ванне, плавающую в воде, как русалка. В его глазах она оставалась такой же неотразимой, как в брачную ночь, напитанную ароматами васильков и кориандра. Не было больше ни подвенечного платья, ни запаха патоки, ни всяческих ухищрений; они достигли того возраста, когда для занятий любовью требовалась осенняя простота. Теперь Тереза потеряла упругость бедер и округлость ягодиц и стала женщиной с хрупким, как птичья лапка, телом, и он смотрел