Не прошло и месяца с пикника в Пирке, как Лазар вернулся в дом на улице Санто-Доминго, помолодевший и окрепший, говоря по-испански с вкраплениями слов из языка мапуче, а следом за ним в повозке, как кочевница, ехала Тереза с кольцом из стебля тростника на пальце. Увидев сына и будущую невестку, Дельфина вспыхнула от волнения, сразу догадавшись об обручении, и, когда она побежала рассказать об этом мужу, старый Лонсонье, сидевший в кресле-качалке, не смог сдержать восхищения.
— Каков молодец! — воскликнул он. — Отправился искать француженку среди индейцев.
Свадьбу сыграли на второй неделе декабря. Тереза была в голубом атласном платье, вышитом полукрестом, с длинным тюлевым шлейфом, который нести две маленькие девочки. В собор пригласили все французские семьи из Сантьяго и окрестных городов, и они прибыли со склонов Кордильер, нагруженные ящиками своего лучшего вина, большими белыми вазами и венками в виде цветочных каскадов, чтобы стать свидетелями благословения епископа. На тарелках, расписанных в стиле Боннара, разложили куски мяса двух принесенных в жертву и поджаренных в саду барашков, а закончился вечер в гостиной дома на улице Санто-Доминго, где повсюду были разложены подушки из поблекшей материи с вышитыми на них переплетенными инициалами новобрачных.
Около полуночи Тереза поднялась в их комнату. Когда Лазар присоединился к ней, в спальне стоял влажный туман, словно была наполнена ванна. Он чиркнул спичкой, и слабое пламя очертило в полумраке круг света. Тогда он увидел лежащую на кровати обнаженную Терезу, до краев переполненную молодостью и вызывающей красотой. Он не предполагал, что нагота женщины может таить столько холмов и вершин, оврагов и расщелин. Невеста как будто культивировала свою невинность в темных пещерах, прятала от чужих глаз с целомудренной стыдливостью, как робкий сокол, и Лазару хотелось верить, что она сберегла ее для его объятий. Прикоснувшись к телу Терезы, он обнаружил, что кожа у нее нежная, как пушистый персик, вымоченный в янтарной патоке, и благоухает медовым ароматом. Но когда он приблизил свое лицо к ее лицу, сильный запах лимона сразу же воскресил воспоминания о боях и их последствиях.
Лазар отпрянул. Его тело мгновенно сжалось как кулак, мышцы напряглись, губы стиснулись, голова закружилась. Забормотав сбивчивые извинения, он встал с кровати и со смущенными жестами пересек комнату, демонстрируя Терезе несовершенства не только своего тела, но и души.
В этот миг она заподозрила, что ее муж носит в сердце немую рану, которая может открыться при любом неосторожном движении, случайном запахе, неуместном слове. В неловком молчании, наполненном тайным страданием, Тереза начала узнавать его. Хотя сама она не пережила мук и ужасов войны, женщине показалось, что ей передаются боль и благоговение, которые жили в нем.
Чтобы успокоить, она увлекла его в ванну, куда насыпала цветки васильков и кориандра. Лазар позволил ей натереть себе спину губкой и смазать все туловище маслом кокоса, чтобы смягчить рубцы на боку. Заботливо и тщательно она нежно гладила его шероховатую кожу, массировала скованные мышцы, затем невинным жестом медленно погрузила руку в воду между его бедрами и прилежной проворной рукой наладила такую крепость, которой он давно не знал. Только тогда Тереза тоже вошла в воду, как ундина, положила голову мужу на грудь, прижалась к нему и преданно замерла, уже растаяв в тысячах будущих ночей, в душевных муках и откровениях, которые ждали их впереди.
Вода, которая раньше отделяла Лазара от Хельмута Дрихмана, сегодня сблизила его с этой женщиной, с которой он в первый раз познал любовь. Лазар почувствовал, как в нем проснулся ненасытный и воинственный аппетит, нахлынула безудержная волна вожделения. Вдохновленный и объятый страстью, он заставил ванну на львиных лапах ходить ходуном, так что лампочка, освещавшая вход в дом, моргала и соседи целый месяц приветствовали его со смущенным уважением. Лазар никогда не забывал первую брачную ночь, когда эта женщина вновь подарила ему запах цитрусовых, наслаждение от скученных тел, угрюмого пота, когда они переплелись в чугунной ванне, принесенной в дом первым Лонсонье, которая оказалась достаточно просторной, чтобы принять новое поколение.
El Maestro
B 1887 году Этьен Ламарт, молодой трубач из Сета, что на юге Франции, покинул оркестр родной деревни и решил отправиться играть музыку на другом конце света. В кипарисовых сундуках, заколоченных серебряными гвоздями, он привез с собой тридцать три духовых инструмента. Молодой брюнет с бледным лицом, не знавший ни слова по-испански, высадился в порту Вальпараисо с четырнадцатью флейтами, восемью саксофонами, шестью кларнетами, четырьмя трубами и гигантской тубой в металлическом ящике, таком тяжелом, что можно было подумать, будто там прячется безбилетный пассажир. Три дня музыкант колесил по равнинам в фургоне, запряженном слепым мулом, возя свой оркестр по удушливой жаре, с материнской заботой и с толикой чародейства следя за сохранностью инструментов, пока не добрался до провинции Марга-Марга и деревни Лимаче, засаженной кустами томатов и орхидеями.
Он поселился в доме с внутренним двором и цементными цветниками, чей полосатый, как зебра, узор напоминал нотный стан. На следующий день Этьен объявил набор желающих поступить в класс сольфеджио и в небольшой оркестр. Он приколотил на крыльце, у всех на виду, доску и как сумел на незнакомом языке написал объявление: «Музыкальная школа». Затем он распахнул дверь, которая не закрывалась в течение следующих шестидесяти семи лет, чтобы все творческие натуры Лимаче знали, что он там обосновался.
Несколько дней спустя гостиная, в которой едва подмели, без мебели и прочих предметов интерьера, превратилась в оживленную школу, где юные пекари учились играть на флейтах, земледельцы тренировались настраивать кларнеты, а молодые прачки самоотверженно и терпеливо твердили гаммы в пропитанной хвойным ароматом тишине. Из Сантьяго в повозке, заставленной ящиками с арбузами, привезли пианино без ножек и двух черных клавиш, с отбитой эмалью по углам, и настроили его с помощью шнурков, любезно предоставленных одним сапожником. Были куплены покореженная арфа и несколько хилых скрипок, обшарпанных и с протертыми до белизны грифами, но Этьен Ламарт отреставрировал их с такой страстью и самоотдачей, что после его