Беглянка - Альфред Коппел

Помнится, когда я был еще мальчишкой, болтавшимся на старых космодромах в Мохаве, там был один старик, часто напевавший одну старую песню. Он выучил ее от отца, а тот — от своего деда, что в свое время мыл золото в краях, зовущихся Долиной Смерти.

В те дни, когда я его знал, старик был уже глубоким старцем, ведь он еще помнил войну с Федеральными Штатами, что раньше звались Германией и Японией. В нем была какая-то странность, по крайней мере, так мне теперь кажется. Когда он пел эти баллады первых поселенцев, они будоражили воображение и будили мечты. Конечно, я был тогда молод и впечатлителен. Но его рассказы были для меня настоящим откровением. Среди рабочих на верфи ходили слухи, что он был в составе первой вернувшейся с Луны экспедиции, но, вероятно, это были всего лишь пустые разговоры. В те времена на каждой верфи был свой «лунатик».

Именно от него я впервые услышал истории космических путешественников — рассказы о кораблях, построенных в ту эпоху, когда Венера и Марс были фронтиром Солнечной системы… настоящей границей неизведанного.

Он бывало рассказывал о том, как эти старые корабли странным образом обретали личность… характер, если хотите… в глазах своих экипажей. Когда он говорил, я почти физически ощущал дрожь от тех сокрушительных вертикальных взлетов, чувствовал едкий запах топлива и ледяное дыхание жидкого кислорода. Я словно наяву ощущал под ногами пульсирующую дрожь первых капризных атомных двигателей и то трепетное чувство жизни, что они дарили…

Почему‑то я не верю, что старик сочинял небылицы. Думаю, он и тогда уже всё понимал.

Я повзрослел, покинул Мохаве и сменил с десяток кораблей и должностей, но так и не забыл того старика и его историй. И странно, что корабль, подтвердивший для меня его слова, носил имя, воспеваемое им в той старинной балладе первопроходцев. Мой первый корабль, на борт которого я взошёл капитаном… крейсер «Р. С. Клементина».

Я знаю: вы не поверите тому, что я собираюсь рассказать об этом корабле. Космическая академия напичкала вас книжной премудростью и украсила золотыми шнурами. Но она убила ваше воображение. У академий это в обычае. Для вас моя история — всего лишь байка старого космоплавателя. Но неважно. Я знаю то, что знаю. Я был там, когда зародилась «Клем», и видел, как она решила вернуться домой.

К счастью, атомные двигатели уже устарели. Новые военные корабли — совсем иное дело. Атомные установки просуществовали недолго — да, и, пожалуй, это к лучшему. По крайней мере, ни одному экипажу больше не придётся пережить то, что выпало на долю моего, и ни один корабль не превратится в такую же шальную штуку, как «Клем».

Самое удивительное — я привязался к этому кораблю. Полюбил его с первой минуты, когда увидел его, дремлющего среди ржавеющих остовов на кладбище кораблей возле Каналополиса.

Не забывайте, дело было давным-давно. Даже тогда тот старик с верфей Мохаве наверняка уже лет пятнадцать как лежал в могиле. Каналополис — пустынный форпост на краю Большого Сырта, съежившийся под ударами нескончаемых песчаных бурь, но в ту пору он переживал бум.

Большая часть жизненной силы, гнавшей людей колонизировать планеты, иссякла, когда оказалось, что Марс и Венера слишком негостеприимны. Поэтому в верфях Каналополиса стояло множество старых, ненужных кораблей. Казалось, волна человеческой экспансии достигла предела. Пояс Астероидов делал глубины космоса слишком опасными для простой колонизации. Требовался некий катализатор.

И он нашелся, когда исследовательская группа Карвела обнаружила на Европе золото.

Золото! Точно так же, как крик с лесопилки Саттера [2] века назад привлёк поток новосёлов в дикую Калифорнию, новость Карвела выманила людей с Земли — искать удачи во мраке дальнего космоса… на этом крошечном, неизведанном мирке, вращающемся под боком у могучего Юпитера.

Чернила на моём капитанском удостоверении едва высохли, когда я покинул «Центурион», едва тот погасил скорость у Каналаполиса. Я жаждал собственного корабля. С горсткой бережно скопленных долларов в кармане и изрядной долей наглости я решил, что смогу добиться капитанского поста. Несколько рейсов через Пояс — и я буду купаться в роскоши. Конечно, я знал, что в этом неисследованном секторе полно опасностей, но город на берегу канала кишел седыми старателями и горячими юнцами, готовыми платить любые деньги за перелёт на Европу. Я считал, что не могу проиграть.

И тут на сцене появилась «Р. С. Клементина». Я купил её за несколько наличных долларов и целую кучу кредитных. В те безумные дни человек с лицензией космопилота и капитанским свидетельством мог диктовать свои условия.

Я подписал долговую расписку на пятьдесят тысяч и вступил во владение кораблём. Заправка обошлась в пять тысяч — инертный плутоний на Марсе стоил дорого, — а провиант ещё в две. Меня это не беспокоило. Чернила и бумага были достаточно дёшевы.

Затем я потратил два дня, чтобы собрать экипаж на принципах долевого участия, и ещё один день — на набор пятидесяти пассажиров по две тысячи с носа. Дело пошло.

Моим вторым помощником был седой пропойца по фамилии Свенсон. Неразговорчивый старик, он любил космос всего на каплю больше, чем марсианский алко. Но за пультами управления он был виртуозом; лучшего я не встречал.

Повезло мне и с физиком, хотя ему самому повезло не слишком. Зеленый юнец, только что выпущенный из Калтеха, подхватил золотую лихорадку и застрял на Марсе — в нескольких миллионах миль от жилы. Я уговорил его подписаться минимум на три рейса, пообещав, что его доля сделает из него самого зажиточного старателя на Европе. Сейчас, вспоминая это, у меня возникает ощущение, будто я сам его погубил. Он не хотел идти в экипаж «Клем», но оказался в безвыходном положении, и я его уговорил. Зелёный, как трава. Но башковитый. Башковитый для атомных установок… и ни для чего больше. Холкомб — так его звали. Никогда его не забуду.

«Р. С. Клементина»… название сократилось до «Клем» ещё до старта… была трёхсотфутовым атомным мультиимпульсником. Реактор, приводивший её в движение, размещался в длинной защитной трубчатой шахте, тянущейся от кормовой части командной палубы