Она подняла брусок простого серого мыла — того самого, что варили ещё при её покойном «муже». Медленно, внятно, как для глухих, она начала говорить, поворачиваясь к людям, а не к Гану:
— Жир — зола — вода. Медленно. Мешать — ровно, не торопясь. Кипятить — терпеливо, не убегая. Резать — когда стынет, а не когда хочется. Запах — по возможности. Цена — ровная.— Это может любой! — вскрикнул Ган.
— Именно, — кивнула Грета. — Любой. Это и есть секрет. И он — здесь, на площади. Бери и делай. Только ровно.Толпа загудела одобрительно. Рядом фрау Клаус величественно подняла гусыню, как знаменосец — знамя. Гусыня шипнула прямо в лицо Гану. Тот шагнул назад — в таз с тёплой водой — и, потеряв равновесие, сел. Вода выплеснулась из таза, обдала ему камзол, на голове повисла мыльная пена.
На миг повисла тишина. Потом площадь взорвалась смехом. Не злым — освобождающим.
— Видите? — поднял кружку Йоханн. — Чистота идёт к каждому! Иногда даже сама находит.Ган вскочил, красный, мокрый, злой.
— Это ещё не конец, — прошипел он, и толпа сама отодвинула его к краю — не руками, а смехом. Он отступил. И ушёл. ---К вечеру «чистый день» утих. Котёл опустел, пироги исчезли, бочка пива тоже, на камнях остались только мокрые круги и запах весёлой усталости.
Фогель сел на ступеньку, вытирая лоб. — Сегодня впервые за долгое время я лечил людей без крови и стона. Только смехом и тёплой водой. Это… странно. И хорошо. — Привыкайте, доктор, — сказала Грета. — Это — новое лекарство. Побочные эффекты: аппетит и спокойный сон.Йоханн прислонился к дверному косяку, смотря на неё так, будто у него внутри тоже всё стало спокойно.
— Ты сегодня победила без ножа и без меча. — Я варила мыло, — пожала плечами она. — И пирог помог. — И смех, — добавил он. — Он всегда на твоей стороне. ---Поздно вечером, когда город уже гасил огни, к лавке пришёл мальчишка-гонец — худой, как восклицательный знак.
— Письмо, фрау. От бургомистра.Бумага была короткой и конкретной:
«Фрау Браун. Ваш сегодняшний „урок“ признан полезным для города. Просим повторить по воскресеньям после службы. Управа предоставит две бочки воды и место на площади.
Бургомистр.»Под подписью — жирная клякса. Человеческая, тёплая.
Грета усмехнулась, и усталость вдруг стала легкой.
— Видите, — сказала она, показывая письмо Ханне, Фогелю, Йоханну, — скука побеждает панику. А пирог — ереси.— И гусыня, — припечатала Ханна. — Не забудьте гусыню.
---Ночью Грета сидела у окна. Лавка дышала глубоко, как спящий дом. На столе — раскрытая «книга живых», в которой ровно шли строки имён и покупок, а внизу — её новая подпись: Greta Braun.
Она написала:
«День: нас пытались испугать — мы накормили и вымыли.
Положила перо, подняла голову. В стекле отразились трое: Ханна, зевающая под дверью; Фогель, прислонившийся к стеллажу, прикрывший глаза на минуту; и Йоханн, уткнувшийся лбом в ладонь, но всё равно держащий у ног сапоги наготове — будто любая дорога могла начаться прямо сейчас.
Грета подошла, накрыла каждого пледом.
— Спите. Завтра будут «счёты» у бургомистра, — прошептала. — И у нас — тоже. Только не про серебро. Про чувства.Она вернулась к окну. Ночь пахла розмарином, хлебом и тихим счастьем — тем самым, которое не обещают, а делают.
И впервые за долгое время ей показалось: завтра — не враг.
Завтра — просто следующий шаг. В городе, где чистые руки становятся привычкой, а женщина с мылом может быть сильнее «голосов».Глава 14.
Глава 14
Утро городского «счёта» началось с тонкого инея на окнах и с тихого стука — как будто Линдхайм сам пальцем постучал в рамку: «вставай, порядок ждёт».
Грета зашнуровала платье, завязала фартук, сунула под мышку книгу живых и моток бечёвки — стянуть бумаги, чтобы не разлетелись от чужого дыхания. На стол положила ещё два предмета: перо (своё, привычное) и песочницу с мелким песком (не полагаться же на городскую кляксу).— Ханна, — сказала она, — откроешь лавку вовремя. Только «женской воды» сегодня не отпускаем — пусть будет день скуки.
— Скука — моё второе имя, — отозвалась Ханна невозмутимо. — Но на всякий случай я положу половник у двери. — Это против гусей? — Это против глупости.У двери уже ждали двое: Фогель — собранный, как чистая страница, и Йоханн — тёплый, как печь.
— Готовы к танцу цифр? — поинтересовался Йоханн. — Цифры — самая честная музыка, — ответила Грета. — Тем более, когда партнёр — песочница.---
Городская управа встретила их запахом пчелиного воска и сырого дуба. На длинном столе — песочницы, перья, ленты воска; на подоконнике — два талерных весы, с медными чашами, от которых у писаря делался богомольный вид.
Бургомистр — тот самый, который любил порядок — восседал посередине, как прицел. Слева — старшина гильдии аптекарей, справа — Stadtschreiber, городской писарь с недовольной извилиной рта. В углу — двое свидетелей. И, будто «случайно», брат Матиас: глаза опущены, уши нараспашку.— Фрау Браун, — начал бургомистр без лишних звуков, — сегодня мы смотрим книгу, меру и цены. Без театра.
— Театр закрыт по производственным причинам, — кивнула Грета. — На сцене — одна бухгалтерия.Она развернула тетрадь, расправила корешок, положила своё перо и песочницу так, чтобы не просить чужого.
— Здесь — по дням, — начала она спокойно, — кому что и сколько. Вот — «мыло кухонное», вот — «уксус для полов», вот — «настой лавровый» (для суставов). Здесь — поставщики: «Й. Мейер — смолы, спирт», «Шустер — стекло», «Эльза-травница» — травы, монастырь — уксус. И здесь — долг лавки городу: еженедельно по талеру.Писарь попыхтел, перелистывая, и нашёл своё:
— А это что за примечание? «Свидетель — нос»? — Это внутренняя пометка, — невозмутимо ответила Грета. — Когда на рынке спор о