— Ты счастлив? — спросила она просто.
— Счастлив, — честно ответил он. — Потому что это — имя вещи. А вещи, у которых есть имя, — живут дольше.
— Люди — тоже, когда у них есть кто-то, кто помнит их имя, — кивнула Элла. — Пойдём. Я хочу смыть океан, который впитал мой хитон.
---Они шли по коридору к купальням — и шаги получались смешными: после портового хаоса Библиотека казалась слишком тихой. У купален — ряды ниш с полотенцами, глиняные блюда с маслом и травой, вода, светящаяся ровным белым блинчиком. Элла стянула хламис, осталась в тонкой повязке, и на секунду Артём забыл слово «архив»: на коже у неё было выжжено солнце торговли — кольцо от ремня и тень от ремня поперёк ключицы.
— Не смотри, профессор, — предупредила она без злости. — А то поскользнёшься на собственном благоговении.
— Я смотрю как реставратор, — нашёлся он. — Лишь отмечаю трещинки и места для золочения.
— Золочение — потом, — усмехнулась она. — Сейчас — вода.
Скользнув в воду, она ахнула — не от холода, от нежности: вода здесь была как шёлк, согретый человеческим телом, неторопливо ласковая. Артём, оставшись на бортике, сел и опустил руки — вода лизнула запястья, где лежали браслеты, и те, будто почувствовав дом, чуть теплее откликнулись.
— Завтра — пустыня? — спросила Элла, отживая волосы.
— Нет, — он покачал головой. — Завтра — перелистнём в другую сторону. Библиотека уже дала новый жетон. — Он вынул монету и перевернул в пальцах. На ней — трезубец, лавровый венок и буква, похожая на «Δ».
— Адриатика? — прищурилась она.
— Пожалуй. Но сегодня — у нас Александрия. И… — он посмотрел на неё и позволил себе наглость. — И ты.
— Непрофессионально, профессор, — напомнила она и улыбнулась глазами.
— Красиво, — парировал он.
Она не ответила — просто всплыла ближе, упёрлась локтём в бортик рядом, так что их плечи почти соприкоснулись. В воздухе висела соль чужого моря и масло лавра. В «почти» было больше электричества, чем в любом поцелуе.
— Знаешь, — сказала она после паузы, — ты сегодня бросил кости так, будто режиссировал судьбу. Осторожнее. Она любит режиссёров, но ненавидит, когда ей подсказывают реплики.
— Я не подсказываю, — покачал он головой. — Я записываю. Чтобы потом помнить, как именно это было.
— Тогда запомни, — Элла повернулась и посмотрела прямо, без вильтов и щитов. — Мы — не про «сразу». Мы — про «вовремя».
— Согласен, — тихо сказал он. — И всё равно… рад, что мы — уже «мы».
Он поднялся, накидывая полотенце, и готов был поклясться, что вода зашумела одобрительно. Возможно, это просто эхо. Возможно, Библиотека тоже любила аккуратные согласия.
В оружейной они задержались ещё на пятнадцать минут. Элла молча смазывала тетиву арбалета тонким слоем масла, Артём сидел рядом и чистил ногтем кромку ногтя — странная мелочь, которая выравнивала мозг после слишком гордых штук.
— Ты заметил мальчишку с инжиром? — спросила она.
— Заплатил ему двумя медяками, — кивнул он. — И сказал, чтобы никогда больше не спотыкался рядом с Ламприем. Тот наступает так, что потом год лечат.
— Вот и хорошо, — Элла защёлкнула замок на арбалете, поднялась и бросила на плечо хламис. — Мы берём, возвращаем и оставляем за собой ровную землю. Без дыр.
— Без дыр, — повторил он. — И без долгов.
Матрона встретила их у выхода: лицо без эмоций, но в глазах — едва заметная улыбка. На бархатной тарелке лежала записка — тонкая пластина из тёмного дерева, на которой резцом было выведено: «Молодцы. Ритм — верный». Под запиской — маленький кожаный мешочек. Внутри звякнул перстень — тот самый, но уже другой: Библиотека вернула им знак в виде копии.
— На память? — удивился Артём.
— На работу, — спокойно сказала Матрона. — В следующий раз дверь не будет ждать. Откроете сами.
Элла подбросила перстень на ладони и поймала, как монетку. Металл коротко звякнул, и этот звук почему-то оказался самым правильным за весь день — как нота, на которой заканчивают, чтобы завтра начать снова, не сбиваясь с тональности.
Глава 7.
Глава 7
Венеция встретила их запахом солёной воды, звонким визгом чаек и бархатным шёпотом карнавальной ночи. Каналы были густы, как чернила; на поверхности дрожали огни фонарей, натягивая световые нити между дворцами. Ветер разносил аромат горячих каштанов, воска и пряностей — город казался гигантской сценой, где маски жили дольше лиц.
Элла шла рядом с Артёмом по узкому каменному мостику, подол её тёмно-вишнёвого платья едва касался воды. Платье лежало на фигуре как литое, богато, но без лишней помпы; корсаж подчёркивал плечи и пресс, выработанный кикбоксингом, — в этом контрасте кроился гипноз. На её лице — маска из чёрного кружева, тонкая и дерзкая; волосы собраны в гладкий пучок, открывающий шею.
На Артёме — тёмный камзол с серебряными пуговицами, белоснежный жабо и длинный плащ, ворот которого он то поднимал от ветра, то опускал. Маска — простая, чёрная, оставляла губы открытыми. Он нёсся взглядом по фасадам, как по строкам рукописи: «Квадрово-рустованные углы… окно серлианы…» — и едва не шагал в пустоту, когда мост заканчивался.
— Смотри под ноги, профессор, — шепнула Элла, взяв его за локоть. — Я не собираюсь нырять за тобой в декабре.
— Нырять за мной — достойный поступок для легенд о Библиотеке, — ответил он вполголоса. — Но я постараюсь не испытывать твою доброту.
Задание прозрачно: на Зале Порталов загорелся герб с золотым львом и надписью «S.P.Q.V.» — Венеция, конец XVI века. По сигналу Архива, в частной коллекции у палаццо Контарини хранился перстень дожа — не столько власть, сколько подпись эпохи. Он считался потерянным, но на самом деле был похищен — и его исчезновение меняло хронологию ряда указов, расползаясь по документам, как чернила в воде. Верните. Осторожно. Без шума.
Шум был повсюду. Площадь Сан-Марко вздыхала музыкой: скрипки, флейты, лёгкие барабаны. В масках, плащах, с перьями и драгоценными камнями — толпа текла, как река. У Кафе Флориан под навесами сияли канделябры; за аркадами — густая тень и тихий смех.
— Цель — бал у