— У нас уважение выражается супом, — вставил Рион и поставил на стол миски. — Ешьте и уважайте.
— Это намёк? — спросила Олеся.
— Это — забота, — ответил он.
— А вы не могли бы… — Нина покраснела, — научить меня держать нож? Ну, чтобы не как курицу, а как… как будто я умею?
— Я могу, — сказал Каэль. — Но буду резать воздухом у тебя над ухом и ругаться, если ты не так держишь спину.
— Вы оба не правы, — спокойно сказал Элиан. — Нож учат держать руки. Спину — учит страх. А я научу — без страха. После ужина.
— Я пойду смотреть, — вызвалась Алла. — Чтобы если что — смеяться.
— Чтобы если что — остановить, — поправила Лина.
— Чтобы если что — остановить смех, — пожала плечами Алла и подмигнула Татьяне. — Я же фон, помнишь?
— Фон тоже держит картину, — ответила Татьяна. — Без фона — каша.
* * *
После ужина они вышли в галерею, где под куполом воздух всегда был на полтона прохладнее. Элиан дал Нине короткий нож с гибким лезвием — лёгкий, как стрекозье крыло.
— Держи не кулаком, а ладонью, — сказал он. — Вообрази, что это — перо. Не маши, пиши.
— Я не умею красиво писать, — призналась Нина.
— У тебя будет своя каллиграфия, — улыбнулся он. — Вот так. — Его пальцы лёгко коснулись её запястья — не хватая, а направляя. — И ещё: не делай ножом, что тебе не хочется делать рукой. Рука — умнее.
Рион стоял сзади, как стена — только от его молчаливой тяжести у Нины перестали дрожать колени. Каэль не вмешивался, но глаз не сводил — и от этого рука «запоминала» прямоту.
— А ты умеешь? — спросила Яна у Татьяны шёпотом.
— Я умею не бить по воздуху, когда хочется по лицу, — тихо ответила она. — Остальному — научусь.
— Я буду рядом, — сказал Каэль, как будто услышал. — Не для того, чтобы подхватить. Для того, чтобы не дать упасть.
— Это одно и то же, — отозвалась она.
— Нет, — покачал он головой. — Подхватить — это забрать. Не дать упасть — оставить тебя собой.
Она не ответила — и это тоже было ответом.
В этот момент из-под Кромки донеслась та самая Песня — на полтона ниже, гуще. Дом мигнул зелёным — один раз, как глаз.
— Сигнал, — сказал Элиан и мгновенно стал другим: струнным, как натянутый лук. — Не Орты. Чужие. Очень далеко. Но по нам.
— По тебе? — спросила Татьяна.
— По «истинной», — коротко ответил он. — Тут много слов, чтобы сказать «хочу взять». Они не знают, что у нас есть слово «нет».
— Тогда повторим, — сказала Татьяна. — На несколько голосов.
Пока мужчины ушли к панели, где дом разговаривал линиями света, женщины сгрудились, как стая воробьёв во время грома. Алла нервно шутила, Яна вскидывала волосы, Лина обнимала Нину, Полина считала пульс — всем, у кого под рукой оказалась чужая рука. Олеся шептала что-то растению в горшке: то ли колыбельную, то ли матерное.
— Тань, — Нина дернула её за локоть. — А если они правду… Ну… если они меня… выберут?
— Тогда ты скажешь «нет», — спокойно проговорила Татьяна. — А если я не услышу — скажешь громче. А если совсем — скажем хором. Мы же договаривались.
— Договаривались, — кивнула Нина. И вдруг потянулась к Татьяне, чмокнула в плечо — быстро, смущённо. — На удачу.
Сигнал стих так же внезапно, как пришёл. Дом чуть расслабился, воздух отступил от горла. Мужчины вернулись. Рион — как после тяжелого мешка, который не пришлось нести; Каэль — тише огня, но ярче глаз; Элиан — прозрачнее.
— Это был прощуп, — сказал Элиан. — Как игла. Они понимают, что им не рады. И что мы — не рынок.
— Но они терпеливые, — мрачно добавил Рион. — Будут ждать, где тонко.
— Мы сошьём, — отрезала Татьяна. — И укрепим.
— Как? — спросил Каэль.
— Порядком, — ответила она. — Распорядок — это портной. Он шьёт дыры и укрепляет швы.
— Ты смешная, — хмыкнул Каэль.
— Я практичная, — поправила Татьяна.
* * *
Ночь пришла мягко, светом зелёной луны — настолько плотным, что тени лежали на полу, как шали. Женщины расходились по комнатам уже не стаей, а малыми «связками»: по двое, по трое — у каждой к каждой было «на если что». На кухне пахло травой и чем-то печёным, на стенах висели световые рисунки — кошка Яны, вязь магнитов Лины, смешной носок Аллы с северным узором. Дом слушал.
Трое стояли в галерее — не рядом и не далеко, как три точки треугольника. Татьяна вышла, опёрлась ладонями на прохладный камень перил и улыбнулась океану:
— Спасибо, что гремишь, когда мне надо не думать.
— Ты смеёшься, когда надо не плакать, — сказал Рион.
— И плачу, когда надо не смеяться, — отозвалась она. — Это тоже навык.
— Сегодня ты была слишком спокойна, — сказал Каэль. — Это раздражает.
— Сегодня я имела право, — пожала плечами Татьяна. — И завтра буду иметь. Дальше — как пойдёт.
— Ты держишь их, — тихо произнёс Элиан. — И себя — держишь. Сильнее, чем нужно.
Она повернулась. Серебряный в его глазах ловил лунный свет и делал в воздухе тонкую дорожку — как от светляка.
— Если отпустить — я рассыплюсь, — сказала она честно. — У меня клей — слова. И смех. И работа.
— И мы, — сказал Рион.
— И мы, — эхом повторил Каэль, и это прозвучало так, будто он сам удивился своей согласности.
Татьяна протянула руку — не «к кому-то», а «между». Воздух ответил теплом.
— Завтра водой займёмся, — сказала она. — Хочу, чтобы все умели плавать под куполом. Если мир вдруг решит пошутить — будем смеяться, когда плывём.
— Я с тобой в воду не пойду, — предупредил Каэль. — Я горю.
— Поэтому с тобой — берег и нож, — кивнула она. — С Рионом —