* * *
Мост из света вытянулся тонкой струной. Он был узким, как след от ножа на воде, но шаги уверенно ложились один за другим; купол под ними становился плотнее, и воздух звенел свежестью. Остров, к которому они шли, был как пометка в книге: не самый большой, зато — выделенный флажком. Травы там росли ниже, деревья казались прозрачнее, а в середине, между камнями, падала вода — ровной, серебряной лентой, распуская у подножия белые нити пара.
— Он будто слышит, — сказала Лина, приложив ладонь к камню у водопада. Камень ответил теплом, как живот у кошки.
— Это место просило, — тихо произнесла Татьяна. — Я слышала в воде. Сегодня — будем слушать в ответ.
Они сняли обувь. Пальцы ног с радостью вдавились в тёплую, слегка пружинящую землю. От водопада пахло камнем, чистым железом и чем-то сладким, едва-едва — может быть, цветами на верхних уступах. Дом тут не «жил», но купол узнавал их дыхание и подстраивался, отводя ветер, чтобы не брызгало в лица.
— Расставим места, — сказала Татьяна. — Круг — здесь, у воды. Хлеб — рядом. Фрукты — под тенью. Полина — сумку к сухому камню. Гребни — в центр.
— И табличку «Мужчинам — туда», — вполголоса добавила Алла, кивнув на дальний, залитый солнцем выступ, где уже темнели силуэты троих.
— Табличка — в голосе, — сказала Татьяна. — Работает лучше дерева.
Усевшись кругом, они молчали с минуту — как на репетиции хора: каждый настроил свой «ля». Потом Татьяна подняла гребень, поднесла к волосам и, прежде чем воткнуть, шепнула:
— Дом, вода, купол — слышите? Мы здесь не чтобы спрятаться. Мы чтобы звучать.
Гребни, будто поймав тон, мягко вспыхнули изнутри зелёным, чуть тёплым светом. Водопад на секунду «опустил» голос — стал ниже, насыщенней. Алла хмыкнула с уважением: даже она признала — магии нет, сплошная физика, которую почему-то можно любить.
— По кругу, — сказала Татьяна. — Имя. Слово про себя. И одно «на будущее».
— Алла, — начала Алла. — Я… — закатила глаза, голова подалась к плечу, — громкая, любопытная, вредная, но в итоге полезная. На будущее — хочу смеяться не вместо, а вместе.
— Лина, — улыбнулась Лина. — Я держу. И буду держать. На будущее — хочу научиться отпускать… немного.
— Олеся, — сказала Олеся. — Я циничная, чтобы не ранить. На будущее — хочу выбирать мягкость, когда это не слабость.
— Нина, — едва слышно. — Я боюсь бабочек. На будущее — хочу… — она сглотнула — … хотеть.
— Яна, — звонко. — Я играю, но больше хочу играть жизнью, а не ею играться. На будущее — музыку. Без «аукционов».
— Полина. — Уверенно. — Я лечу, когда помню, кто передо мной — человек. На будущее — пусть у меня будет время на каждый пульс.
Татьяна была последней. Она держала гребень, как ручку, и на секунду даже захотела начертать имя на воздухе, чтобы не забыть, что здесь всё можно назвать.
— Татьяна. Я… слово. На будущее — дом.
Водопад прокатил широкую ноту — как будто согласился.
— Теперь — смех, — объявила Алла. — Без смеха девичник — это просто собрание матерей.
— И — правило, — добавила Татьяна. — Смех — без яда. Подколы — без ножей.
— У меня с собой нож, — дёрнула бровью Яна.
— Его — на гребень, — отрезала Полина. — И следить.
Смех был домашним, почти неслышным, но лёгким, как пар. Алла рассказывала, как в школе на конкурсе чтецов вместо строки «Люби природу — мать твою!» сказала «…пока не поздно», и зато получила приз за «актуальность». Яна признавалась, что фальшивит на нотах «си» и «фа», но умеет притворяться, будто так и надо. Нина — что в детстве ставила домики для улиток под дождём и плакала, если они «переезжали». Олеся — что однажды назвала директора «разновидностью млекопитающего», а он почему-то обиделся. Полина делилась что-нибудь про «пульс у тёщи» — не всерьёз, только чтобы смеялись. Лина — что в шкафу до сих пор хранит детский рисунок, где солнце — зелёное.
— Здесь это не ошибка, — сказала Татьяна. — Здесь у нас два солнца, и одно — зелёное. Значит, твой ребёнок сначала нарисовал Ксантару.
— Подтвердите моё материнское величие, — поджала губы Лина. — И я буду счастливой.
— Подтверждаю, — сказала Татьяна. — И ты — не одна такая.
* * *
Они успели расплести и заплести друг другу волосы, примерить гребни, разложить хлеб и фрукты, договориться, что «на этом острове будет наш круг, и ничего лишнего», — когда воздух чуть-чуть изменился. Не ветер. Не холод. Едва заметный «щелчок» — как когда дом слышит плохое слово и напрягается.
— Тихо, — произнесла Татьяна, и «тихо» разошлось по кругу послушной волной. Алла закрыла рот рукой. Яна положила фрукты. Полина нащупала сумку. Лина подняла глаза к куполу.
Где-то в зелени над водопадом мелькнуло. Не птица. Не насекомое. Слишком ровное движение, слишком правильная траектория. Татьяна встала, мягко — как из воды — и взглядом отметила троих на дальнем выступе. Они уже тоже стояли.
— Не трогаем, — сказала она. — Сначала — смотрим.
Мелькание повторилось. Теперь она увидела: тонкая, как травинка, конструкция, вросшая в кору дерева. Она едва светилась, цвет менялся с зелёного на серый, улавливая фон. От неё тянулась почти невидимая нить к камню у воды.
— Пиявка, — сухо бросила Олеся. — Только не кровяная — та, что цепляет внимание.
— Маркер, — поправила Полина. — Отпугиватель или… наоборот.
— Яна, не двигайся, — сказала Татьяна. — Нина — ко мне. Алла — рот. — И уже громче, в сторону выступа: — Элиан, у вас есть слово для «сейчас это аккуратно снимем и не устроим салют»?
— Есть, — отозвался он. — «Я».
Каэль за две секунды оказался у дерева — не касаясь, как огонь, который умеет греть, но не жечь. Он провёл ладонью на расстоянии, и вокруг травинки-прибора вспыхнула тончайшая сетка, как иней. Элиан тихо проговорил несколько слов, от которых воздух подрагивал, как струна. Рион тем временем присел у камня, где нить касалась поверхности, положил самые широкие ладони на камень и будто… уговорил его «не