Видимо, к этому периоду его переживаний относится такая запись: «Как тошно и противно всю жизнь быть слабым. Но почему я должен мучиться и страдать из-за этого? Разве я умолял кого-то произвести меня на свет? Меня ведь никто не спрашивал, хочу я того или нет. Меня грубо вытолкнули, как швыряют на арену дрессированную собачонку под гогот зрительного зала. За что? А главное, что делать? Уйти бы туда, откуда пришел, и если уж возродиться, то кем-нибудь вроде Мухаммеда Али или Алена Делона. Страшно жить… но еще страшнее лишить себя жизни».
Дальше записи становились короче: «Прекрасный осенний день. Ездил в… (Эх, была бы жива она!)». Да, первое его задание. Подружка убитой как-то познакомила его с Длинным, и тот предложил Малахольному работать с ним. Убеждал: чем зря коптить небо, лучше хоть что-то делать. Обещал: наступит день, и мы доберемся до этих свиней в униформе и кое до кого повыше. А пока — испытательный срок. Выполнять разовые задания. Например, поехать в другой город, подыскать подходящую квартиру, снять ее, заплатить за полгода вперед, набить холодильник продуктами, вернуться, передать ключи Длинному. Или взять напрокат машину по своим чистым документам и снова передать ее Длинному. Получить чемодан из камеры хранения. Отвезти другом чемодан в соседний город, отдать на вокзале в условленном мосте человеку, который назовет пароль. Сидеть целый день в чьей-то чужой квартире у телефона в ожидании звонка, чтобы передать звонившему информацию. Встретить человека в аэропорту.
И нападение на сберкассу… Но это уже совсем другой период его жизни, когда ему пришлось по совету Длинного расстаться не только с университетом, но и выйти из организации помощи заключенным (уж больно повышенный интерес стали проявлять к ней «полипы», особенно после гибели его подруги — подождите, сволочи, подождите!) и перейти на нелегальное положение (жить он продолжал по своим документам, но из города пришлось уехать, залечь на дно в конспиративной квартире и особо нигде не маячить; а вскоре и документы надо было раздобывать новые, и Длинный однажды вручил ему «липу», надо сказать, первоклассно сработанную).
Мечта его, можно сказать, начала сбываться.
Он хорошо помнит первое ограбление… А здесь, в посольстве, и первое убийство. В окружении плотного заслона полицейских, с минимальными шансами выбраться на свободу. Если бы случилось чудо, промелькнуло в голове у Малахольного, — оказаться бы сейчас, скажем, позади всей толпы зевак, собравшихся у посольства, сделать вид, будто ты давно стоишь и глазеешь вместе с другими, и наконец тебе это надоело, ты поворачиваешься и идешь прочь, и ни одна собака, ни один «полип» не прицепятся к тебе, в голову просто не придет, а для тебя главное — подальше отсюда… Опять сбежать? И так всю жизнь? Хорошо таким, как Длинный, — ничего не боится, ни тюрьмы, ни «полипов», ни самого черта.
— Зря ты его так, — повторил Щербатый.
— Да ладно, перебьется, — отмахнулся Длинный. — Ты лучше скажи, что будем делать, когда стемнеет?
— Все то же самое, что и сейчас, — ответил вместо него Мулат. Он развалился на диване, курил, стряхивая пепел на ковер, и что-то обдумывал.
— Как бы «полипы» не попытались втихаря высадить десант на крышу с вертолетов — тогда нам каюк.
— Им тоже — у нас взрывчатка.
— Это если успеем.
— Я успею, не беспокойся, — сказал Мулат. — Но вообще-то надо для верности послать им второй ультиматум — чтобы не вздумали соваться.
— Слушай, ты говорил что-то насчет наружной сигнализации или это все треп? — спросил Длинный.
— Зачем же? Схема есть, пойдем включим.
Мулат поднялся, подошел к Длинному и, положив руку на плечо ему, вывел за собой в коридор. Длинный руку стряхнул, отстранился.
— С тобой рядом стоять — противогаз надо иметь, — сказал он. — Воняет от тебя духами, как от бабы.
— Это хороший арабский одеколон, — сдержанно объяснил Мулат, — всякий уважающий себя мужчина должен следить за своей личной гигиеной.
— Какая там гигиена, — сплюнул Длинный, — надушился, как педик. А может, ты и правда один из них? Вон, смотри, даже на щеках пудра — ну вылитый педик.
Мулат ничего не ответил, он молча смотрел на Длинного, и нехорошим был взгляд.
— Чего? — ухмыльнулся Длинный. — Никак заело?
— Напрасно ты оскорбляешь меня, — медленно сказал Мулат, — я приношу своим врагам несчастье.
— Ладно, ладно, — ответил Длинный, — это ты нашего сосунка запугивай, на него, может, и подействует, но не на меня, понял?
— Смотри не пожалей потом, — сказал Мулат.
— Катись ты, черномазый, знаешь куда? — заорал вдруг Длинный. — Выискался тут командир — мешок с дерьмом. Чего ты из себя корчишь?
— Я тебя предупредил, — медленно сказал Мулат, — смотри не пожалей.
— «Пожалей»! Смотри, как бы сам не пожалел, — кипятился Длинный. — Знаю я тебя: пристрелить безоружного или важничать перед заложниками — вот тут ты герой…
— Заткнись, верблюд! — заорал и Мулат. — Командую я, а не ты — вот потому тебя и корежит. И если будешь мешать, застрелю как собаку. Или любой другой член команды по моему приказу. За неповиновение во время операции — смерть.
— Эй, хватит вам орать, — к ссорящимся подошла девица. — Лучше иди к заложникам, — обратилась она к Мулату. — Посол хочет говорить с тобой.
— Со мной? О чем?
— Он не сказал, что лично с тобой, — он хочет говорить со старшим.
Длинный хмыкнул и сплюнул на пол.
— Хорошо, — сказал Мулат, — сейчас иду. А ты, — он обратился к Длинному, — займись, будь добр, сигнализацией. Вот схема.
— Иди, иди, — процедил вдогонку Длинный.
Мулат ничего не ответил — то ли действительно не расслышал, то ли решил промолчать.
В зале, где лежали заложники, навстречу ему поднялся со стула Малахольный:
— Посол хочет…
— Знаю, — оборвал его Мулат, — где он?
— Вон там, в середине, между женщиной и тем очкастым.
— Развяжи его.
Посол с трудом встал на ноги — Малахольному пришлось поддержать его. Мулат сделал послу знак следовать за ним, и они вышли из зала. Обратно вернулись минут через пятнадцать, после чего Мулат распорядился всех развязать, разрешить короткую разминку и группами по два-три человека, не больше, конвоировать в туалет. Желающим пить — принести воду. После чего связать всех снова. Впрочем, они могут себе принести большой ковер, не так жестко будет валяться на паркете. Раздача еды вечером, благо в посольских холодильниках запасы хорошие. Во время отдыха врач может осмотреть тех, у кого есть жалобы, дать лекарства.
Из зала Мулат направился в приемную посла, убедился, что наружные телекамеры работают исправно и все, что происходит вокруг, великолепно видно на экранах. Мышь не проскочит незамеченной.
— А как стемнеет, включим прожекторы, — сказал он.
— Чего от тебя хотел посол? — поинтересовался Щербатый.
— Да сущий