Поскольку полицейские участки оказались не в состоянии разместить такое количество арестованных сразу, было принято мудрое решение воспользоваться центральной тюрьмой, построенной, как уже говорилось, специально для террористов. Ее камеры пустовали, и их битком набили арестованными демонстрантами. Так что те, кто ворчал, что государство швырнуло деньги на ветер, построив такие хоромы для четырех вшивых террористов, были посрамлены. Оказывается, правительство проявило дальновидность, построив столь вместительную тюрьму. Не будь ее, полиции, чего доброго, пришлось бы выпустить часть арестованных или держать их всю ночь в бронированных машинах (тоже большая морока, поскольку никакими элементарными удобствами такие машины не оборудованы, да и не предназначены они вовсе для этого). Да и брать отпечатки пальцев — хлопотная и трудоемкая процедура. Так что и здесь выручила центральная тюрьма. И конечно (теперь-то в этом уже никто не сомневался), еще не раз выручит, поскольку смутьянов и врагов конституции развелось — не без попустительства столичных либералов — столько, что впору еще несколько таких же новых строить.
Впрочем, сведения о том, что центральная тюрьма в тот день, когда в ее камеры пинками заталкивали арестованных демонстрантов, пустовала, были не совсем точными. Один узник, точнее, узница в ней все-таки находилась. Та самая, одна из четырех, уцелевшая после загадочного самоубийства. После поправки ее снова перевели из госпиталя в тюрьму, только не в прежнюю камеру, а в специальный одиночный изолятор во флигеле повышенной безопасности. О чем широкая общественность узнала через несколько дней после разгона антивоенной демонстрации из следующего короткого сообщения информационных агентств: «Вчера во флигеле повышенной безопасности центральной тюрьмы покончила жизнь самоубийством четвертая террористка из числа тех, кто входил в «твердое ядро» подпольной группировки, именовавшей себя «Филиалом армии освобождения». Заключенная была обнаружена повесившейся на вентиляционной решетке. Орудием самоубийства послужила простыня, разорванная на полосы. Согласно показаниям тюремного врача, эта женщина после неудачной попытки самоубийства страдала приступами повышенной депрессии. Министерство внутренних дел назначило специальную комиссию, которая займется расследованием обстоятельств смерти последней входившей в «твердое ядро» террористки, закончившей свой жизненный путь во флигеле повышенной безопасности центральной тюрьмы» — в «мертвом тракте».
Леонид Млечин
ПРОВЕРКА НА СПИД
Они остановились в деревне, состоявшей из двух десятков бамбуковых лачуг под тростниковыми крышами. Водитель загнал машину в тень, и они пошли к морю. По свежему запаху соли они почувствовали море раньше, чем увидели. Когда из пальмовой рощи вышли прямо на пляж, Доллингер вдруг испытал неведомое ему доселе чувство блаженства и спокойной радости, словно всю жизнь он где-то скитался и наконец на склоне лет вернулся домой. Тогда он понял, почему люди так стремятся в Гоа. Это была земля в первый день творения, рай перед грехопадением человека.
Несколько семей купались в море и в озере и загорали.
Доллингер и Мишель тоже выкупались. Мишель заплыл далеко и вернулся только через час. Доллингер, боясь обгореть, перебрался в тень. Он захватил с собой крем и тщательно втирал его в кожу. Шоколадного цвета детишки рассматривали его с удивлением — абсолютно белого человека они давно не видели.
— Божественное место, — пробормотал Мишель, рухнув на полотенце. — Здесь только и жить.
— Долго не выдержишь, — Доллингер всегда был склонен к скептицизму.
— Нет, я выдержу, — успокоил его Мишель, — Я бы тут до ста лет прожил. Покой, безмятежность, никаких волнений.
Доллингер перевернулся на другой бок. Мишель заснул. Он проснулся к вечеру. Доллингер прямо из корзины ел фрукты и сыр.
— Есть пара бутылок вина, — сказал он Мишелю, — но, к сожалению, теплого, холодильник в машине сломался.
— В отеле выпьем, — махнул рукой Мишель.
Назад они добирались часа три. В гостинице переоделись и спустились в ресторан. Мишель ужинал с аппетитом, Доллингер был умерен.
Около полуночи они прошли в бар. Здесь была более демократичная атмосфера. Ресторан мало кому был по карману, а бутылку пива мог выпить каждый.
Доллингер и Мишель заняли лучший столик. Бармен поставил пластинку, которую Доллингер в последний раз слышал в студенческие годы. Эта музыка вызывала ностальгические чувства.
— Чудной народец собрался, — заметил Мишель, пристально разглядывавший женщин.
Какой-то длинноволосый европеец подсел к ним.
— Хотите коричневого сахара?
— Это еще что такое? — спросил Доллингер соседа.
— Коричневый сахар — это героин, смешиваемый обыкновенно с какой-нибудь дрянью, — вполголоса ответил Мишель.
— Сколько?
— Коричневый сахар — двадцать рупий порция, — с готовностью пододвинулся длинноволосый.
Но Доллингер покачал головой, и продавец наркотиков исчез.
— Двадцать рупий — полтора доллара, дешевка, — заметил Мишель.
Доллингер с интересом прислушивался к разговорам вокруг. Он ловил обрывки знакомых фраз и выражений, звучали известные ему имена… Он как будто и в самом деле вернулся в свою молодость. Все, что он считал давно прошедшим, здесь было живо и обсуждалось.
Атмосфера шестидесятых, молодежного бунта и контркультуры в Европе и в Северной Америке, канувшая в небытие, здесь, под ослепительным индийским солнцем, странным образом сохранилась.
С того момента, как самолет «Индиан эйрлайнз» доставил их из Бомбея в Гоа, в аэропорт Даболим, Доллингер ощущал некую нереальность окружающего ею мира. Здесь жили люди, приехавшие сюда почти двадцать лет назад и оставшиеся навсегда. Гоа стал конечным пунктом странствий тех, кто, разочаровавшись в Старом и Новом Свете, надеялся на исполнение обещаний, которые шестидесятые дали молодежи… Они потянулись сюда со всего света, обосновавшись сначала в Калангуте, а потом постепенно перемещались все дальше и дальше на север, подальше от людских глаз и особенно от объективов фоторепортеров. Здесь был рай для хиппи: самые красивые в мире пляжи, мягкие, спокойные люди вокруг и дешевые наркотики.
В странах, некогда сотрясавшихся молодежными бунтами, контркультура превратилась сначала в моду, а затем в воспоминание. Гоа предстал перед хиппи Ноевым ковчегом шестидесятых, плывущим над океаном цинизма и безнадежности.
Люди ходили голыми по пляжам, жили в каких-то лачугах, питались фруктами, курили марихуану… Время от времени в поисках рая появлялся новичок, и неделю пляж жил на его деньги. Доллингеру и Мишелю показали рыночек, на котором недавно прибывшие в Гоа хиппи распродавали то, чем их снабдил в дорогу родной дом. На веревках, протянутых между пальмами,