— Скажите, — спросил комиссар, — сколько заложников они захватили? Точно ли тридцать шесть, как они пишут?
Этого секретарша не знала. Хотя вполне может быть. Тогда другой вопрос: а сколько террористов в посольстве? Лично она видела пятерых, но, наверное, есть и еще, но точно она тоже не знает. Да, вот что: один из них ранен. Комиссар напрягся: ка́к ранен? Кем? Да, ранен в перестрелке с вашими полицейскими. Это она слышала своими собственными ушами. Дело было так. В комнату зашел террорист, тот самый длинный грубиян, спросил, кто здесь врач, забрал его с собой и увел. Когда они возвращались, она услышала, как врач убеждал Длинного: «Его нужно срочно в больницу, на операцию, пулевое ранение в живот — я ничего не могу для него сделать». — «Заткни свою вонючую пасть, — посоветовал этот хам, который, видимо, без ругани не мог и двух слов связать, — без советов обойдемся». Сдал врача под охрану девице и ушел.
«Вот оно как, — думал про себя комиссар, — это здорово, на одного меньше. Это просто прекрасно. Прекрасно, да не очень, — тут же мелькнула другая мысль. — Все равно их должно остаться шестеро, и этого вполне достаточно, чтобы устроить кровавую бойню. Ну почему, почему все это не случилось месяцем раньше, когда он, комиссар, был в отпуске?»
Он выглянул в окно. За полицейским оцеплением бесновались сбившиеся в кучу репортеры. Ждут, как свора, когда им швырнут их кость — выдадут на растерзание эту несчастную секретаршу.
— Послушайте, — обратился к ней комиссар, — эта пишущая братия, как вы понимаете, разорвет меня на клочки, если я лишу их возможности снять вас и задать вам несколько идиотских вопросов. Вы как, в состоянии все это выдержать?
Женщина замахала руками:
— Если можно, господин комиссар… умоляю, у меня нет никаких сил, пожалуйста, сделайте так, чтобы меня оставили в покое. Завтра — пожалуйста, но только не сегодня, не сейчас.
— Я вас понимаю, — ответил комиссар, — но и злить их тоже нельзя, иначе они такое понапишут… Давайте так: я разрешу им сделать несколько снимков, а на вопросы ответит наш офицер по контактам с прессой. Объясним это тем, что в интересах операции мы пока не можем предать гласности некоторые подробности. Идет?
Она устало кивнула:
— Делайте, как считаете нужным.
Комиссар обернулся к помощнику:
— Организуйте-ка по одному фотографу от каждого агентства, пропустите операторов телевидения — и ни одного человека больше, вы меня поняли? Проверяйте по удостоверениям. Несколько снимков, и вышвырните их сразу же вон. Объявите им, что интересующие их сведения они могут получить через час в комиссариате — мы устроим для них специальную пресс-конференцию.
В приемной столичного военного госпиталя репортеры обступили судебно-медицинского эксперта, проводившего вскрытие тела убитого террористами атташе посольства.
— Из какого оружия его застрелили? — допытывался репортер провинциальной газеты.
— Вопрос не по моей части. Баллистической экспертизой у нас занимаются господа из федерального уголовного ведомства. Но и они, я думаю, вам сейчас ничего не ответят, пока не заберут оружие у преступников. А те парни, как я слышал, пока что не очень спешат расстаться с ним.
— Скажите, а мог бы атташе выжить, если бы помощь была оказана сразу же после ранения? — Это представитель «Иллюстрированной».
— Пусть вам на это ответят врачи из реанимационной. Мое дело — трупы.
— И все же, как вы считаете, шанс у него был?
— Шанс есть всегда, пока человек не испустил дух.
— Но ведь вы же не станете отрицать, что если бы атташе не провалялся столько времени на лестнице, а сразу бы попал на операционный стол, то шансов остаться в живых у него было бы куда больше?
— Конечно, больше, это ясно и не врачу. Но только в своих «если бы» да «что было бы» не забывайте, что ранения были смертельные. И чем бы закончилось дело — зависело бы от многих вещей, например от того, выдержало бы его сердечко такие передряги или нет.
— С какого расстояния был произведен выстрел? — подал голос репортер радио.
— Метров с двух-трех, не больше. Стреляли в спину.
— Сколько всего было выстрелов?
— Выстрелов — не знаю, пулевых ранений — три. И все три серьезные.
— Он что же, стоял и ждал, когда из него сделают решето?
— Зачем же? Он мог упасть после первой пули, а в лежачего палить еще удобнее.
Журналисты переглянулись, некоторые из них выключили диктофоны и заторопились к выходу. Видимо, для очередного сообщения материала было достаточно.
В это же время главный врач госпиталя разговаривал с кем-то по телефону. Говорил больше его невидимый собеседник, главврач отделывался междометиями или короткими фразами: «Да, да, я понимаю», «Сожалею, но не могу», «У меня строжайшие предписания», «Поймите, дело не во мне…» Тому, кто звонил, судя по всему, добиться ничего не удалось, и главврач с облегчением положил трубку, радуясь, что неприятный для него разговор позади.
Он углубился в какие-то бумаги, но долго заниматься этим ему не пришлось, потому что снова позвонили. Лицо главврача омрачилось еще больше, он мялся, бормотал, раздражался: «Да, все понимаю, но как же… Снимали бы его по дороге… Будут похороны, вот пускай тогда… Ну если приказ, тогда не понимаю, зачем со мной вообще разговаривать. Пусть приходят и фотографируют хоть всю мертвецкую… Я не обижаюсь, но только так не делается. У нас военный госпиталь, а не проходной двор. Тем более эта бульварная газетенка… Ну хорошо, хорошо, я же сказал — пусть приходят».
После этого главврач вызвал секретаршу и сказал ей: «Эти падальщики из «Иллюстрированной» добились своего. Мне звонили из министерства обороны, на очень высоком уровне, приказали, ничего не могу сделать. Передайте мое распоряжение: пропустить в морг одного фоторепортера, разрешить ему сделать два-три снимка умершего атташе, но ни на какие вопросы не отвечать и выставить за дверь сразу же, как отщелкает. Пусть накроют труп простыней, оставят одно лицо. Больше по этому вопросу меня не беспокоить». — «Репортеры из «Иллюстрированной» там, внизу, хотели бы побеседовать с вами», — осторожно сказала секретарша. «Передайте, чтобы убирались вон. Эти типы вообразили, что если их хозяин скупил половину газет в стране и держит в страхе министров, то