— Я… я… я… — стала повторять одно и тоже девушка. В одно мгновение она превратилась в квашню, аморфную и безвольную, из которой можно лепить что угодно: хлеб, пироги, лепешки, клецки и прочее.
— Кто тебе дал эти карточки? Отвечай! Живо! — прикрикнул я на неё. — Что ты с ними должна сделать? Кому передать?
— Франт, это он их дал…
Глава 10
Как хорошо колоть преступников по горячим следам. И особенно прекрасно потрошить испуганного новичка. С незнакомкой мне даже не пришлось задействовать подчиняющий заговор, после которого я чувствую себя промороженным куском мяса, прошедшего перед этим процедуру отбивания.
Девушка, оказавшаяся Машей Лисичкиной, в банде была сравнительно недавно. С середины лета. В Москве оказалась в числе беженцев с территорий, которые сейчас были уже под немцем. Большинство отправилось дальше вглубь страны. А вот Маша осталась в столице. Она и ещё несколько девушек, которых, коротко говоря, умыкнули урки. Не прямо вот так похитили, вовсе нет. Просто подошли на вокзале, оттёрли в сторону и достали ножи, обрисовав их будущее: или девушки делают то, что им говорят, или им перережут горло прямо здесь. Как выбирать слабовольных людей бандиты умеют отлично. Матёрые уркаганы, что в будущем, что сейчас являются отличными психологами.
Две её товарки в итоге стали проститутками. Хоть и не своей воли, а из-за страха расправы. Того страха, который напрочь отключает рассудок. А Маше в чём-то повезло. Из-за специфической внешности она получила должность в каком-то роде полноценного члена группы. А та специализировалась на очень многом. От торговли наркотиками, в основном кокаином и медицинским морфием, до проституции. Практически тем же самым банда занималась и до войны. После нападения Германии, когда большая часть милиции ушла на фронт, урки распоясались и расширили сферу деятельности. Маша то стояла на стрёме, то лазала по форточкам и тесным окошкам на складах, квартирах и конторах, то заманивала мужчин и женщин в подъезды и подворотни под видом девочке, матери или бабушки которой стало плохо и ей нужно вот прям сейчас оказать помощь. С её слов никого не убили. Только избили тех, кто отказывался отдавать свои вещи. Кстати, продуктовые карточки были отлично сделанными фальшивками. Их печатал кто-то из госслужащих, работающий с бандой. После чего те сбывал некий Жора Утюг, который работал на Тишинском рынке. Именно к нему она и спешила.
Лисичкина была перепугана едва ли не до смерти. Будь постарше или страдай серьёзным заболеванием, то запросто свалилась бы сейчас от приступа. Сердечного или эпилепсии. Она торопливо и часто сбиваясь, глотая слова, вываливала на меня всё, что знала. от имён бандитов до их адресов, совершённых преступлений и планируемых дел.
— Стоп, что ты сказала? — резко перебил я её.
— Франт сегодня будет с Жилой, Сафроновым и Казанцем у Адельки Бумаги, — повторила Маша.
Перечисленная четвёрка была вожаками банды. Жила — главарь. Сафронов и Каза́нец его левой и правой руками. А Франт вроде как и в банде считался на первых ролях. Но играл скрипку соло, имея особое положение среди преступников. В их головах имена всех скурвившихся чиновников, милиционеров, военных. Тех, с кем бандиты так или иначе сотрудничают.
— Во сколько? И как далеко отсюда?
Услышав ответ, я чуть не выругался — время поджимало.
— Веди, — приказал я ей.
— К-куда? — та стала заикаться.
— На малину к Адельке.
— Я не хочу… не могу… меня же убьют… я боюсь…
— Кого? — добавил я стали в голос. — Меня или банду, которой скоро не станет?
Жалеть Лисичкину только потому, что она женщина у меня и мыслей не было. Этим пусть занимается наш самый гуманный суд в мире. Уверен, у неё была не одна возможность сбежать от банды. Но девушка предпочла сытое и тёплое место, пусть и опасное.
Та, которая в среде преступников получила имя Аделька Бумага, жила в частном секторе, которого в этой Москве ещё оставалось порядком. До начала массовой застройки районов многоэтажками ещё лет двадцать. Дом расположился, к слову, не в Марьиной Роще, которая являлась сосредоточием «малин» уркаганов. От Тишинки до неё было рукой подать. Почти.
Мы успели.
— Ты чего это здесь, сопля? — недобро посмотрела на мою проводницу Аделина, потом перевела взгляд на меня. Женщина выглядела обычно. Среднего роста и сложения, простое круглое лицо с курносым носом, из-под платка выбивался кончик тёмной пряди. К нам она вышла в телогрейке, в юбке, в махровом клетчатом чёрно-сером платке и с ещё одним большим пуховым платком, повязанном на поясе. На ноги надела короткие белые валенки в галошах. Я похожих на неё женщин в Москве уже увидел сотни. Кто-то менее наблюдательный и не с натренированным взглядом на лица и вовсе легко спутает Адельку с кем-то на неё похожую дамочку в толпе.
— Она со мной, — как можно мило улыбнулся я ей. — Дело есть, которое можно решить только с Жилой.
— Не знаю таких, — отрезала женщина.
— Хватит ваньку валять, Аделька. Про то, что скоро здесь будет Жила со своими подручными, вся Москва знает кроме легавых. Но если станешь всё также здесь орать «не знаю, не ведаю», то и до них слушок мигом дойдёт. Или ты так в своих соседушках уверена, а?
Та с полминуты сверлила меня недобрым взглядом, о чём-то размышляя про себя. Наконец, кивнула.
— Ладно, заходи. А ты здесь постой, — сказала она меня, а затем перевела взгляд на Лисичкину.
— Ну уж нет, — отрицательно покачал я головой. — Пусть с нами идёт. Нечего ей мёрзнуть за калиткой. Не май месяц. Да и мало ли куда удерёт и кому-нибудь сболтнёт о том, что я здесь.
— Кто ж ты такой красивый, что боишься известности? — прищурилась женщина. В отличии от девчонки она меня не боялась. Скорее терялась в догадках, не способная просчитать меня. Я был слишком не похож поведением ни на современных милиционеров, ни на урок. И от тех что-то было, и от этих. И от «бывших», потому как два с лишним десятка лет жизни под определённым социальным и государственным строем накладывает серьёзные границы менталитета. У меня этого менталитета не было ни капли.
— Моё имя слишком известно, чтобы его называть, — слегка оскалился я, демонстрируя слабоуловимую угрозу. — Кому надо тот в курсе. А про них в курсе Жила. И быть может Франт.
— Поняла я. И не скаль мне тут зубки. Видала и побольше да поострее, — сдала назад женщина, все-таки решив оставить последнее слово за собой, чтобы совсем уж не принимать моё превосходство над собой. —