С вышек за проходами следили часовые, а мимо регулярно проходил один из патрулей. Пара прожекторов постоянно светила туда. Любому другому кроме нашей пятёрки незамеченным даже подойти к проходам было невозможно.
«Эх, сюда бы „вал“, — помечтал я, ловя толстой банкой глушителя „нагана“ голову фрица на вышке. Между нами было около двадцати метров. Ближе подойти не представлялось возможным. Тогда дощатое ограждение вышки полностью скрывало бы врага. — Ну, с богом».
На морозе очень тихий выстрел револьвера показался слишком громким. К счастью, даже так он для незнакомых с подобными звуками людей был незнаком. Вот такой каламбурчик, хе-хе. Странным, подозрительным, но не тревожащим, не заставляющим всё тело активироваться и кричать «аларм».
Пуля вошла немцу под левый глаз и вышла из макушки, ударив в боковую стойку вышки под самыми перекладинами навеса. Убитый резко дёрнул головой вверх словно хотел что-то рассмотреть в зените, но мгновением позже на подогнувшихся ногах мягко повалился на пол вышки. Громко ударился о доски упавший карабин. Контроля после такого попадания не требовалось.
Дальше меня ждали патрульные. Маршрут парочки фрицев проходил всего в сотне метрах от обезлюдившей вышки.
— Как же мне эти морозы надоели, Адольф, — донёсся до меня сиплый простуженный голос. — Нам обещали тёплые квартиры в Москве и горячих фройляйн на эту зиму. А вместо этого я в любой момент могу обморозить себе пальцы на ногах.
— Лучше уж пальцы, чем совсем лишиться головы, — ответил ему значительно более молодой голос с чётким баварским акцентом. — Или в штрафную роту попасть. Вот где собачья участь. У большевиков, по крайней мере, штрафники до первого ранения воюют, а потом их прощают. А у нас чёрт с два!
— Тебе-то откуда знать, как у этих проклятых ива́нов на самом деле всё обстоит, а, Адольф? — просипел первый.
— Слышал. Тут, там… — заметно неохотно по тону ответил Адольф.
— Наслушаешься так, что сам и отправишься в штрафники. Молодой ты ещё, Адольф, горячий. Не понимаешь, когда нужно остановиться и промолчать. Я-то никому не скажу ничего, а вот другие донесут за лишнюю пайку или сигареты. Скажут, что ты большевикам симпатизируешь — и всё. Не просто на передовую отправят, а точно в штрафную роту.
— Да понял я уже, понял, — огрызнулся молодой, чуть повысив голос. — Просто ты мне своими пальцами напомнил про Ролана.
— А-а, этого неудачника, — похмыкал сипатый. — Вот ведь дурак, скажи, а? Взял и себе пальцы на ноге отстрелил. За это его в штрафники и отправили. Теперь, наверное, жалеет, если вообще жив ещё.
— Если жив, — со вздохом согласился с ним Адольф и после секундной паузы добавил. — Мы с ним друзьями были.
— Ну, были и были. Война, Адольф. Сейчас у многих камрады погибнут. Помяни мои слова…
Что он хотел сказать напарнику никто уже никогда не узнает, так как оба они оказались в поле видимости, подойдя к моему укрытию.
Хлоп! Хлоп!
Два быстрых выстрела из револьвера поставили точки в жизнях оккупантов, жаловавшихся на несправедливость и трудности в них. Бил в грудь. В сердце. В себе я был уверен — не промахнусь. При этом такая рана оставляет мало крови. То, что вытечет из неё, большей частью впитается в одежду, которой на фрицах из-за зимы несколько слоёв. А вот выстрел в голову мало того, что даст кучу кровавых брызг, так ещё и создаст шум, если пуля пробьёт череп навылет и ударит изнутри в стальные шлемы, которыми патрульные не стали пренебрегать в отличие от часового на вышке.
Выждав несколько секунд, чтобы убедиться, что никто на шум не примчится, я поднялся из снежного сугроба рядом с натоптанной тропинкой вдоль колючей проволоки, и трусцой подбежал к лежащим. Контроль не требовался. У обоих в распахнутых и уже остекленевших глазах не было ни капли жизни.
«Мастерство не пропьёшь», — пронеслась в моей голове циничная мысль.
Пару минут у меня ушло на то, чтобы стащить трупы с тропинки и закинуть за гребень высокого сугроба. Немцы регулярно с присущей им педантичностью чистили дорожку, сбрасывая снег на одну сторону, оставляя открытым самое опасное направление. В итоге получилась крутая горка мне до середины груди. На обратной её стороне тела́хрен кто увидит. Только с вышки. Но там свой покойник лежит, который уже ничего никому не сообщит.
Потом пошаркал ногами по снегу, затирая кровавые капли. Брать с убитых ничего не стал. Стандартные «маузеры» и патроны к ним в подсумках на ремнях не интересовали от слова совсем. А пистолетов и гранат у патруля не имелось.
Глава 23
«Как же без раций плохо», — мысленно посетовал я, торопливо двигаясь к следующей точке. Было бы намного спокойнее знать, что у парней тоже дело делается как у меня.
К счастью, опасения были излишними. Когда я оказался на оговоренной точке, то нашёл там Серёгу. А впереди маячил пустой «грибок» с телефонным аппаратом.
— Как? — шепнул я товарищу.
— Без сучка и задоринки, — откликнулся он. — Сашка тоже со всем справился. Про остальных не знаю, но с их стороны всё тихо. А значит и у них всё в порядке.
— Ясно. Я тогда за партизанами.
Под прикрытием невидимости я отмахал обратно по полю полкилометра на лыжах. Оказавшись рядом с местом, где за деревьями, а кто-то и лёжа в снегу, притаились партизаны с армейскими разведчиками, встал за толстой и старой осиной, которая даст фору иному дубу. Здесь скинул заговор и стянул с лица белую маску лыжника.
— Товарищи, — окликнул я бойцов.
Несколько ближайших испуганно дёрнулись. Но быстро признали меня.
— Готовы? — поинтересовался я у них. — Подходы расчищены. Но всё равно нужно идти быстро и очень тихо.
— Дойдём. И быстро, и тихо, — сказал мне заместитель командира партизанского отряда, который командовал первой группой бойцов, которая отправится со мной. Вместе с ним ровно двадцать девять человек. У троих за плечами висят пулемёты. Два ДП и один «эмгач». Половина оставшихся вооружилась пистолетами-пулемётами. У партизан в основном трофейные «шмайсеры». Солдаты был с ППД. Прочие носили винтовки, и в основе своей немецкие «маузеры».
Встав в цепочку, партизаны шустро двинулись за мной, двигаясь строго по лыжне, оставленной мной. Я слышал только сопение и тяжёлое дыхание позади себя. Ни бряка оружия, ни возгласов, ни переговоров.
До забора