Так это или нет, конечно, никто не знал. По крайней мере из тех, кто стоял в оцеплении вокруг Зимнего дворца и Адмиралтейства. Петропавловскую крепость тоже усилили, но там еще и пушки, а тут просто они стоят.
Холодно и ветер. Скоро ли смена?
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ДВОРЦОВАЯ НАБЕРЕЖНАЯ. 18 (29) января 1742 года
Императрица смотрела в окно на Васильевский остров. Смотрела на лед Невы. Как ей и положено в сие время года, река радовала город. Пусть нет судоходства, но замерзшая Нева и каналы Санкт-Петербурга стали отличными мостами между частями столицы. Сани, груженные чем угодно, сновали туда-сюда по ледяной глади. Конечно, река не была ровной, были и торосы, и наледи на пристанях, и обледеневшие суда, и лодки. Были и трещины, и полыньи. В темноте совершенно не стоило ходить по реке. Но днем, с рассвета и до глубоких сумерек, река жила суетой, гомоном, запахом рыбы, товаров, тухлятины, дров, навоза, в общем, всего.
Временный деревянный мост от Дворцовой набережной до Васильевского острова, опирающийся на большие лодки, возводили с началом каждого сезона, в конце же сезона мост разбирали, или внезапно проснувшаяся ото спячки зимы река вдруг ломала ледоходом все, что понастроили люди, и потом снова, после окончания ледохода, возобновлялась переправа лодками и прочими судами, ходили по Неве военные корабли, радуя монарха.
Пока Елисавету не радовало ничего. Вестей от Корфа нет. Дела в Финляндии непростые. Ласси не спешит с известиями. Когда возобновится война? Войска ушли на зимние квартиры. Но воюют и зимой. Весной начнется распутица. Армии и лошади будут тонуть в грязи.
Сколько у нее времени?
Может, месяц. А может, четыре. Пути Господни неисповедимы.
Интересно, что сказал или посоветовал бы Миних? Но у него уже не спросишь.
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ. ПЛОЩАДЬ ПЕРЕД ДВЕНАДЦАТЬЮ КОЛЛЕГИЯМИ. 18 (29) января 1742 года
Барабанная дробь.
Появилась вереница закрытых черных возков в сопровождении всадников.
Приговоренные.
Толпа зашелестела:
– Все-таки казнят.
– Типун тебе на язык. Языки вырвут и все.
– Колесуют, верно говорю. Я слышал от знающих людей.
– Господи, не говори ерунды.
– Сам дурак.
– Да я тебя щас…
– Православные, рты закройте, не мешайте смотреть…
А смотреть было на что. Казнимых выводили из кибиток и в сопровождении охраны двигали в сторону эшафота. Там уже все требуемые лица. И обер-прокурор, и священник, и протоколист. И, собственно, палач.
Ну, и сама плаха. Есть куда голову приложить. Или колесо. Тоже свободно пока.
Тут как государыня пожелает.
Первым шел Миних. Он был почти весел. Бодр так уж точно. Свежевыбрит (государыня повелела разрешить ему бритву, ведь он ей дал слово дворянина, что не убьет себя до казни), одет в чистый, с иголочки, военный мундир, со всеми орденами. Фельдмаршал шел спокойно, что-то обсуждая с сопровождающим его на казнь офицером.
– Глянь, Тимофей, Миних-то с орденами!
– Ага. Щас с него их начнут срывать!
– Дурак ты, нашел чему радоваться. Ему же их не просто так вручали. За дело.
– Это ты – дурак. Болтай меньше.
Оба любопытствующих оглянулись по сторонам и замолчали.
За Минихом вели Остермана. Почти несли. Небрит. Грязен. Безумный взгляд.
– Господи, что с ним сделали…
Никто не рискнул ответить на риторическую фразу.
За Остерманом шли остальные. Не сильно лучше.
Барабанная дробь.
Первого кабинет-министра подвели к плахе. Поставили на ноги.
Обер-прокурор огласил:
– Именем ее императорского величества государыни императрицы Елисаветы Петровны…
Дальше шло перечисление «гостей плахи».
…Остерман приговаривается к смертной казни через колесование!
Пауза.
– Однако, будучи милостивой православной христианкой, императрица Елисавета Петровна повелела смягчить приговор и заменила колесование «отрублением головы».
Толпа зашумела. Кто-то радовался, предвкушая зрелище, кто-то гневался, но стараясь не показать себя перед людьми Тайной канцелярии или «доброжелателями», коих столько всегда было вокруг полно, кто-то просто обсуждал происходящее.
Остерман покорно дал снять с себя парик, шубу, освободил шею и положил голову на плаху.
Обер-прокурор дал толпе пошуметь и перешел ко второй части представления.
– Однако, будучи милостивой православной христианкой, государыня-матушка повелела смягчить приговор и заменить смертную казнь пожизненной ссылкой, с конфискацией всего имущества, лишением титулов, чинов и званий.
Та же царская милость была оглашена и приговоренному к четвертованию Миниху, и остальным осужденным. Местом ссылки определить Остерману – Березов, Миниху – Пелым, Левенвольде – Соликамск, Головкину – Германг.
Народ был изумлен. Ожидаемой кровавой драмы не было. Толпа замерла, прочувствовав глубину представления другого свойства. Женщины молились. Мужчины тоже. Никто не посмел осудить императрицу.
Остерман холодно принял перемену участи, натянув парик и шубу, затем попросил отнести его в сани. Остальные приговоренные и толпа, казалось, не верили такому счастливому итогу.
Когда с Миниха срывали ордена, по его щеке текла слеза и он шептал:
– Спасибо, матушка. Даже языка не лишила. Урал – не глушь. Послужу я еще России…
РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ. ГЕРЦОГСТВО КУРЛЯНДСКОЕ. У РУССКОЙ ГРАНИЦЫ. 4 февраля 1742 года
Ну, мы почти приехали. Фон Корф предъявляет подорожные местному офицеру, тот придирчиво их осматривает, сверяется со своими списками и кивает солдату. Служивый поднимает шлагбаум.
Офицер кивает:
– Счастливой дороги.
Корф касается края треуголки.
– И вам хорошего дня.
– Благодарю.
Мы тронулись. Мы – тронулись. Мы таки тронулись! Господи Боже, прости меня грешного и неверующего, но мы почти уже дома.
Дома!
Мост – и Россия.
Нас уже ждут.
Но мы еще не дома. Мы – в безвременье. Полоса между двумя постами. Речь Посполитая позади. Российская империя впереди.
Как тяжело не гнать лошадей.
Оглядываюсь. Пропустивший нас офицер с кем-то говорит. Тот смотрит нам вслед.
Мы еще ничьи. Нейтральная полоса.
Корф тоже оглядывается и делает знак встречающим.
Нас ждут. Рискнут ли курляндцы нас задержать? Или это у меня уже нервы?
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. ОЛАЙНЕ. ГРАНИЦА С РЕЧЬЮ ПОСПОЛИТОЙ. ШЛАГБАУМ. 24 января (4 февраля) 1742 года
– Господа, ваши подорожные бумаги.
Корф протянул русскому офицеру требуемое. Потом обычный опрос – кто из нас кто. Фотографий в документах как-то нет. Не придумали еще. Пока пограничник любовался бумагами, барон кивнул мне на стоящую поодаль вереницу возков и офицеров одвуконь. Явно по нашу душу. Прилично так. Не эскадрон, но полтора десятка всадников наберется.
Рядом с погранцом стоял другой офицер. Явно не из местных служилых, судя по виду. И точно он тут главный.
Главный кивнул, и старший по пограничному наряду вернул бумаги.
– Все в порядке. Можете проезжать.
Корф принял назад документы.
– Хорошего дня, подпоручик.
Кивок.
– И вам не хворать.
Меня он не удостоил даже взглядом. Возможно, у него были определенные инструкции на сей счет.