– А в чьей же воле? – Елисавета Петровна прервала затягивающуюся паузу.
– В вашей, государыня, – отвечаю твердо, – я же не хочу Финляндию под свою руку принимать.
– Тогда зачем ты туда поехал? – удивление тетушки, кажется, было искренним.
– Отказаться, – отрубаю я, – и прошу более без моего согласия такие вопросы не решать.
Тетка остолбенела. Ненадолго.
«Стервец! Будет он мне указывать что и как решать! Надо поставить его дерзость в стойло, – бушевало в голове императрицы, – но прав, прав, нельзя было ему о том обещании финнам не сказать».
– Много себе позволяешь, Петер!
Тетка как бы в ярости. Тихой. Но пусть. Надо ставить точки над «i». А то она меня так без меня не только на царство женит. Двум смертям не бывать… Хотя мой пример опровергает это мнение.
– Из Москвы и поместья своего далее двадцати верст без дозволения моего не выезжать! – тетка говорит жестко.
Подписка о невыезде, значит? Потерплю. Да и дела здесь есть. Э-э-э? Ну-ка, ну-ка…
– Из какого поместья?
Усмехнулась. Оценила.
– Матери твоей приданное я третью часть вскоре тебе дам, – голос Елисаветы все еще тверд, – можешь даже с согласия моего использовать на свои опыты.
Она меня наказывает или поощряет? Чуден гнев императорский!
Кровь приливает к голове. Меня немного ведет. Темно в глазах. Это не ускользает от глаз тетки.
– Ты как себя чувствуешь?
Промаргиваюсь:
– Все хорошо, Матушка. Просто дорога.
– Мне Кондоиди отписал, что у тебя какие-то проблемы по мужской части. Почему ты не сказал раньше?
Молчание.
Нет в этом времени врачебной тайны! Ну, да и бог с ней.
– И?..
Хмурое:
– Я не хотел смущать ваши уши, Матушка. У меня самого уши горят до сих пор. По приезде хотел с Алексеем Григорьевичем посоветоваться. Простите.
Императрица хмыкнула, подумав: «Мальчишка, как и есть. Почему я сама не повелела провести полный медицинский осмотр по прибытию его из Киля? Да, это проблема. Ясно, почему он избегал девиц все это время, – накатывались на Елисавету Петровну мысли. – Совсем не смешные шутки. Державе нужно, чтобы у наследника был наследник. Или наследница. Тут уж, как Бог даст. И тянуть с этим не надо. Надобно ему действительно Лешеньку на разговор направить, раз уж сам Петруша заговорил о Разумовском. Уважительно…»
– Мне Павел Захарович братьев Блюментрост рекомендовал, – воздаю «благодарность» болтливости Кондоиди, – и я бы хотел привлечь Арунция Аццарити, если не возражаете.
Тетушка в задумчивости. Кивает.
«А племянник даже более, чем я помышляла, умен, – рассуждала императрица, – не по годам, повзрослел, не окончив роста, бедняжка, как же его, сироту, в Киле жизнь прижимала».
– Себя сейчас как чувствуешь? Только изволь без всякой храбрости, учтивости и прочего политеса, – голос тетки явно подобрел.
– Нормально, Матушка. Устал только с дороги. Простите, Матушка, спать хочу. Мысли путаются. Тяжелая была дорога. Поспешил к вам сразу. Прошу простить, что в таком виде. Нарушил этикет.
Кивок.
– Я переживу. Мы не чужие люди. Верно ведь?
Кивок.
– Да, Матушка. Я ваш навсегда.
– Вот и славно. Иди, Петруша, отдыхай. Тебе уже приготовили все. Завтра поговорим о будущем.
– Спасибо, Матушка.
– Ступай. И БОЛЬШЕ. БЕЗ МОЕГО ВЕДОМА. НИКУДА. НИ НОГОЙ!
Кивок.
– Да, Матушка.
Я устал. Пусть думает, что победила.
Склоняю голову.
Можно сейчас и отступить для вида. Но сдаваться – НИКОГДА!
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ. ПОКРОВСКОЕ. ЗАГОРОДНЫЙ ДВОРЕЦ. 31 августа (11 сентября) 1742 года
Выдох.
Крыльцо.
Ветер.
Длинные волосы по местной моде. Колышутся.
– Ваше королевское высочество, прошу последовать в ваши покои, там вас осмотрит гоф-медик…
Киваю.
– После.
– Да, ваше королевское высочество.
Я здесь. На воздухе. Мне нужен воздух. Много воздуха. Озона. С ливнем и ветром. Можно с грозой и градом.
Это был самый важный разговор в этой моей жизни.
Вроде ерунда. Подумаешь.
Но я его вытащил. Вытащил. Я знаю. Мне сто лет.
Спасибо, Матушка Елисавета. Мы поняли друг друга.
Правь. Мне твой трон не нужен. Но свою дорогу я буду мостить сам.
Только так. Иначе не будет.
Я не уступлю.
АМИНЬ.
Эпилог
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 21 декабря 1742 года (1 января 1743 года)
Камин. Жаркое пламя.
Вновь зима на улице. Я вновь смотрю в языки огня.
Год позади. Еще один год моей жизни в этом времени.
Первый год, когда я реально смог что-то сделать и что-то изменить в своей жизни. Да и в истории вообще.
Год. Много это или мало?
Как знать. Как знать…
В Германии с Данией и в католической Европе на дворе сегодня уже наступил ТЫСЯЧА СЕМЬСОТ СОРОК ТРЕТИЙ год. В России, Швеции, Лотарингии с половиной Швейцарии и Великобританией еще нет. Мы отстаем? Не знаю. Не сказал бы. Даже по календарю компания хорошая.
Нет у меня ощущения, что мы тут дикари. Совсем нет. Работы впереди очень много. Но мы победим.
Потрескивают поленья в камине.
У нас тут скоро Рождество.
Мне тут скоро пятнадцать. По местным меркам уже не мальчик. Царственная тетка уже всерьез подбирает мне будущую невесту.
В очередной раз ловлю себя на мысли, что не так часто вспоминаю о своей семье далекого будущего, как она того достойна. Жена, дети, внуки, правнуки. Я не знаю, в чем причина. Возможно, в том, что моя Иринушка, критикуя мою заботу о каждом шаге детей, сказала просто: «Отпусти их. Позволь им любить тебя на расстоянии».
А я после экспедиций не мог нарадоваться на них и старался везде «соломку постелить». Парни как-то незаметно выросли, а я стал реже ездить и выплеснул на внуков свою нерастраченную заботу. Писал, звонил… Старший после того, как у меня были проблемы с рейдерами, остался в Германии, а младший уже по гарнизонам сам колесил. Дочь давно и далеко из гнезда выпорхнула. Так что последние тридцать пять лет куковали мы одни с Иринушкой в большом доме. Дети приезжали, конечно, с внуками, но все реже и реже. А мне тамошнему не хватило отцовства! Не меньше, чем здешнему мне не хватало отца.
Хорошо, что у меня были студенты и любимая жена. Ее смерть меня тяготила всего больше. Мы были с Иришей в жизни как два крыла.
Ирина меня только в Белостоке отпустила. А дети… Для них я все равно умер. Похоронили. Рядом с Иринушкой и нашим младшим. Старший сын с дочкой, может, цветочки на могилку приносят. Раз в год. А то и в два. Как