Бонапарт сыпал столь заманчивыми предложениями, что Александру стало трудно следить за ходом его мысли. Нужна была карта, ведь речь шла о том, что оба императора готовились разрезать Европу как свадебный торт на предстоящем торжестве по случаю бракосочетания Анны Павловны. Оба понимали, что главным противником окажется Австрия, что от нее требуется избавиться, как от досадной помехи. Наполеон подошел к большому глобусу, Талейран с поклоном подал ему небольшую кисть, подставил чернильницу. Маленький корсиканец решительно прочертил по глобусу красную линию, разбрызгивая вокруг мелкие кровавые капли краски.
Александру безумно хотелось вскочить и посмотреть, что нарисовал его без пяти минут родственник, но пересилил себя. Царю не хотелось ставить в неловкое положение Бонапарта, подчеркнув разницу в росте, столь бросающуюся в глаза, когда они стояли рядом.
— Вы хотите, чтобы мы обрели общую границу? — спросил русский монарх, с трудом сохраняя внешнее спокойствие
— Нет-нет, — успокоил его Наполеон. — Я вижу иную картину европейского мира. Наши империи разделит цепь королевств, которые придут на смену феодальным арабескам в Германии с ее мелкими княжествами и папскими владениями. Что же касается Польши, я бы рекомендовал воссоздать ее в границах после первого раздела. Например, как Герцогство Польское. Разумеется, все королевства получат послушных нашей воле монархов.
— Нашей или вашей воле? — твердо спросил Александр.
Он все же встал, подошел к Наполеону и, близоруко щурясь, склонился над глобусом. Зрение он имел отвратительное, но лорнетом пользовался только в личных покоях. Его палец уперся в южную Германию.
— Русский дом имеет теснейшие связи с правителями Вестфалии. Так же и с Голштинией, — палец царя сместился на север. — Вы откровенны со мной, дорогой брат, я последую вашему примеру. Восток, которым вы пытаетесь меня соблазнить, населен народами дикими, измученными османским игом, эти края страдают от страшных болезней, промышленности нет, дорог нет… Недавно ко мне бросились в ноги грузинские князья, просили защитить их от персов. Скрепя сердце, из жалости, я согласился, хотя понимал, с какими трудностями мы столкнемся. Взваливать на себя новую обузу в виде болгар или буйных греков? Когда мои южные пределы еще не устроены? Это неравноценный обмен!
Наполеон замер. Ему казалось, что царь ухватится за морковку в виде европейских владений Турции, но он показал, что видит ситуацию куда тоньше и прозорливее. «Большая политика — это всего лишь здравый смысл, примененный к большим делам, — подумал корсиканец. — А здравый смысл мне подсказывает, что русскую армию не стоит недооценивать. Особенно после того, что совершила и еще совершит в Индии небольшая кучка казаков».
— Чего же вы хотите, дорогой брат? — примирительно спросил Наполеон, осознав, что будущее Европы и всего мира ждет двухполярная система, основанная на союзе равных, что мечты о французской гегемонии — это то, что сейчас невозможно ни при каких обстоятельствах. Быть может, в далеком будущем?
Монархи продолжили дискуссию, руководствуясь словами Бонапарта, что у политики нет сердца, а есть только голова. Переговоры шли шесть часов, под конец, все так устали, что даже не вышли на торжественный салют — отправились спать.
* * *
Появление русского триколора в гавани Бомбея — событие столь же невероятное, как и флаг Войска Донского, развевающийся на стенах бомбейской крепости. И по странному стечению обстоятельств вызывающие у сидевших в одном кабинете собеседников противоположные чувства — восторг у англичан и тревогу у русских. И я, и Платов будто почувствовали дыхание северного мороза — ничего хорошего мы не ждали от этого корабля, только не сейчас, когда до полного успеха осталось всего полшажочка. Узду — вот что мог привезти нам этот скромный «купец» из Ревеля.
Воспрявший духом Уэлсли сразу же затараторил:
— Полагаю, нам лучше отложить дискуссии до тех пор, пока вы, джентльмены, не ознакомитесь с последними инструкциями, которые, как можно предположить, доставлены на «торговце».
Я изобразил каменное лицо и, игнорируя сэра Ричарда, обратился к губернатору Дункану, уже не такому растерянному, как несколько минут раньше:
— Сэр! Вы услышали нас? У вас есть три часа на принятие решения!
Платов поморщился, но твердо сказал:
— Петя, они правы. Нужно узнать, что нам привезли.
Уэлсли тут же откликнулся:
— Вы абсолютно верно понимаете ситуацию, генерал. Возможно, корабль даже доставил официального представителя русского императора рангом куда выше вашего, с которым мы быстрее найдем общий язык, чем с этим пылким юношей, не понимающим, что в дипломатии нет место ультиматумам.
Ничего не скажешь, шпилька в мой адрес у него вышла мощной. Я, конечно, мог бы полезть в бутылку, обозначить позиции в том смысле, что Платов мне не указ и что артиллерия откроет огонь в любом случае — даже если казаки решат перекурить за углом. Мог, но не стал. Станичники мне не чужие, их судьба мне небезразлична, перекрыть им дорогу домой необдуманными действиями — это был никуда не годящийся вариант. Но и лапки кверху задирать я не стал.
— Если нам не хватит трех часов на прояснение ситуации, мы продлим временное перемирие. Но предупреждаю: если хоть одна шлюпка под английским флагом попробует приблизиться к Замку или отплыть от него, она будет немедленно уничтожена. А вслед за этим последует штурм. Путь даже силами одних индийцев.
— Вы очень воинственны, молодой человек, — попытался оставить за собой последнее слово Уэлсли.
Зря он меня провоцировал. Я и так уже был на взводе — казалось, что у меня, у Платова, у казаков отнимают заслуженную минуту триумфа. Мы упорно шли к своей цели — через горы, пустыни, степи, джунгли, — теряли сотнями боевых товарищей, и все ради чего? Чтобы какой-то корабль под русским флагом взял да испортил нам всю малину?
— Да, я воинственен, маркиз-трусишка! Не представляете, насколько! Вы думаете, что здесь все закончится? Ошибочка вышла — я не успокоюсь, пока не вышибу из Индии последнего англичанина! И никто мне не сможет в этом помешать. Мне, махарадже Майсура и Хайдарабада!
Я встал и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью, оставив за спиной англичан с отвисшей челюстью и почерневшего от мрачных предчувствий атамана.
* * *
Мне бы прилепить на спину табличку с надписью