Употребление собственного имени в Китае в процессе коммуникаций было весьма противоречиво. Имя в понятии китайцев заключало в себе что-то унизительное. С другой стороны, только государи – подданных, родители – детей, дядя – племянника, господин – слугу, старший – низкого или мальчика могли называть именем; «прочим же называть другого по имени вменяется в неучтивость и даже принимается за личное оскорбление».
Если в учтивых разговорах случится лично спросить кого-нибудь о его имени, то для избежания самого слова «имя» употребляют слово «непроизносимое». Например, вместо вопроса: «Позвольте узнать ваше имя» – надобно сказать: «Позвольте узнать ваше непроизносимое». В разговорах вообще один другого называют прозванием, прибавляя к нему другие учтивые слова, смотря по чину, возрасту и состоянию, или вместо прозвания употребляют нижепринятые учтивые наименования. В судебных бумагах и частных актах обыкновенно подписываются своим прозванием и именем.
Фамильный иероглиф у китайцев предшествует имени собственному: сначала принадлежность к дому, к клану, потом – личность, которая вторична.
Все вышесказанное прекрасно подтверждается теми изменениями в имени человека, фамилия которого очень часто упоминается в ходе повествования. Речь идет о Чан Кайши. Его настоящие имя и фамилия – Цзян Цзеши, Цзян Чжунчжэн. Что же касается принятого у нас имени – Чан Кайши, то это – искажённая транскрипция его подлинных фамилии и имени, которые попали к нам в русский язык не непосредственно, а через английский перевод с китайского (Chiang Kai-shek); при этом английская транскрипция делалась не с нормативного общепонятного китайского языка, а с южного, провинциального, да к тому же ещё и искажённого, диалектного произношения.
При рождении Цзян получил имя Жуйюань, что буквально означало «Благой первенец». В детстве у него было и другое имя – Чжоутай, что означало «Тщательность, осторожность и надёжность». Когда мальчик начал учиться, то ему дали школьное имя, имя ученика – Чжицин, что означало «Чистота помыслов, целей, устремлений». Позже он получил от матери два взрослых имени Цзеши (повседневное, обиходное имя) и Чжунчжэн (официальное, торжественное имя). Сам Цзян, объясняя смысл, который мать вкладывала в эти имена, подчёркивал, что она хотела, чтобы её сын был таким же, как «Цзеши», то есть «Непоколебимым, как утёс», прямым и честным человеком, чьи поступки и деяния отличны от поведения обычных людей; мать видела в ребёнке выдающегося человека. Она дала ему и имя «Чжунчжэн», то есть «Занимающий центральное положение, выбирающий золотую середину и являющийся человеком справедливым и правильным», потому что таким именем в Китае с древности называли людей прямых и нелицеприятных по характеру. Именно имя Чжунчжэн и предпочитал он сам. Этим именем Цзян начал пользоваться с 1918 года, то есть с того момента, как прибыл в Гуанчжоу и твердо встал на сторону Сунь Ятсена. Другое своё имя, то есть Цзеши, Чан Кайши использовал в качестве псевдонима, издавая в Японии в 1922 году журнал «Цзюнь шэн».
В Китае Чан Кайши называли: председатель Цзян, главнокомандующий Цзян, президент Цзян. Наконец, как это бывает с некоторыми людьми в Китае по достижении ими почтенного возраста, его стали называть и Цзян-гун. Слово «гун» означало с древнейших времён самый высокий или высший чиновный сан, что ставило человека во главе правления в стране.
Создание ядра китайской агентурной сети
Основной костяк шанхайской резидентуры, состоящий из китайцев, был привлечён к сотрудничеству «Рамзаем» осенью 1930 и в 1931 г. при помощи Агнес Смедли, которая способствовала в подборе кандидатов из числа своих знакомых. «Из находившихся в Китае лиц я рассчитывал только на Агнес Смедли, о которой слышал, ещё когда находился в Европе, – писал в „Тюремных записках“ Зорге. – Я попросил её помощи в организации моей группы в Шанхае и особенно в подборе сотрудников-китайцев. Стал насколько возможно чаще встречаться с её знакомыми из числа китайцев. Прилагал большие усилия, чтобы подружиться с этой компанией, согласной вместе работать и сотрудничать с иностранцем в интересах левого движения». «Компанией», готовой к сотрудничеству, но ещё не привлечённой к таковому.
Закрепление отношений со знакомыми Смедли (и не только с китайцами) и перевод этих отношений в агентурные – единоличная заслуга Зорге. Только Зорге мог рассмотреть оперативные возможности каждого из своих новых знакомых и дать им дальнейшее развитие, использовать их для создания жизнестойкой, эффективно работающей агентурной сети.
Зорге очень высоко ценил Агнес Смедли. Вот её характеристика, данная «Рамзаем» ориентировочно в середине 1932 г.: «…№ 4. Анна (псевдоним. – Авт.). Источник связан с широкими кругами журналистов и политических деятелей. Поступающая через него информация весьма обильна и ценна, но связь с ним очень сложна и затруднительна. Качество работы всецело зависит от личных взаимоотношений источника с резидентом».
Итак, Агнес Смедли была очень ценна, но без личных, тесных, доверительных отношений возможность её использования была значительно ограничена. Она никогда не воспринимала себя агентом. И в этом была искренна. Агнес знала, каким учреждением Зорге был направлен в Шанхай, но в её представлении не было ясной грани между линией работы «Большого дома», т. е. Коминтерна, и Разведывательного управления.
Как в «Тюремных записках», так и в показаниях японскому следователю, Зорге привёл несколько китайских родовых имён («прозваний») без упоминания собственных имен китайцев, находившихся с ним «в непосредственных контактах» – Ван, жена Вана, Тюи, Чан, Пай, Ли и Шин, – ничего общего не имевших с реальными родовыми именами китайской агентуры. Характеристика, данная Зорге своим китайским агентам, была безлика и очень скупа, что не оставляло никаких возможностей для зацепок в реальной жизни. При этом Рихард ссылался на то, что «…очень трудно запомнить китайские имена, да и много лет прошло с тех пор».
Более того, китайское имя одного и того же агента после зашифровки и дешифровки его английского или немецкого аналога звучало совершенно по-разному, и существовало несколько вариантов перевода одного и того же имени, подчастую далёких друг от друга и мало похожих на оригинал.
Зная об этом, Зорге, тем не менее, считал не лишним подстраховаться, чтобы не ставить под удар японской полиции своих китайских