— Ни малейшего, — сказал я, — ни малейшего.
— Если хочешь понять, меня нужно воспринимать буквально, — ответила она, — но только ты этого никогда не сделаешь. Я тебе открыто заявляю, что строю свое благосостояние на волнениях в государствах — и что я их устраиваю. Всюду. Еще увидишь.
Она говорила с прежней чудовищной бесстрастностью, и тут я очень отчетливо почувствовал, как по моей спине пробежали мурашки. Я гадал, на что она способна, если возьмется за дело всерьез и если я когда-нибудь окажусь на ее стороне — скажем, в качестве мужа.
— Вот бы ты хоть одну минуту говорила понятно, — сказал я. — Я хочу, чтобы все уложилось в голове.
— Но я и говорю понятно, — возразила она. — Причем постоянно, только ты не слушаешь. Взять твоего друга Черчилля. Ему мы положим конец. Я тебе на это намекала — и все же…
— Но это же чистое безумие, — ответил я.
— О нет, простой факт, — сказала она.
— Но я не понимаю как.
— Поможет твоя же статья в «Часе». Поможет любая мелочь, — сказала она. — И то, что ты понимаешь, и то, чего не понимаешь… Черчилль — на стороне герцога де Мерша. Кажется, это ерунда, но она-то его и погубит. Впереди будут союзы… и предательства.
— А! — воскликнул я.
О чем-то подобном я уже подозревал и теперь невольно зауважал ее за знание отечественной политики. Должно быть, она имела в виду Гарнарда, доверие к которому все так старательно разыгрывали — из страха, быть может. Она посмотрела на меня и снова улыбнулась. И улыбка ее всегда была одной и той же; не так, что сегодня сияющая, а завтра задумчивая.
— Ты знаешь, как я не люблю об этом слушать?.. — начал я.
— О, здесь есть и ирония, и пафос, и тому подобное, — сказала она с намеком на ледяную насмешку в голосе. — Он действует с чистыми руками и недолюбливает это предприятие. Но все-таки поймет, что это его последний шанс. Не то чтобы он устарел — но все-таки чувствует, что его час близок, если чего-то срочно не сделать. А значит, он обязательно что-то сделает. Понимаешь?
— Ничуть, — сказал я легкомысленно.
— О, речь о Системе Возрождения Арктических Регионов — гренландском начинании моего знакомца де Мерша. Это для Черчилля будет большой успех — чтобы не свалиться со своего места и, конечно же, укрепить национальный престиж. Но Черчилль только отчасти видит, кто такой на самом деле де Мерш — и кем он не является.
— Для меня все это какая-то тарабарщина, — пробормотал я ей назло.
— О, знаю-знаю, — сказала она. — Но ничего не поделать: мне нужно, чтобы ты разобрался. Так вот, Черчиллю это предприятие нисколько не нравится. Но он на грани. В последнее время все чаще задумывается, что его время прошло — и скоро я тебе это даже покажу, — и потому… о, в отчаянном рывке он постарается ухватить дух времени, которое ему не нравится и которого он не понимает. Вот ради чего он разрешил тебе передать его атмосферу. Только и всего.
— Ах, только и всего, — иронично повторил я.
— Конечно, ему бы хотелось и дальше противостоять таким людям, как ты и я, — она передразнила интонацию и слова Фокса.
— Это колдовство какое-то, — сказал я. — Откуда ты можешь знать, что мне сказал Фокс?
— Уж я-то знаю, — ответила она.
Мне показалось, она только играет со мной в эту ерунду — словно понимает, что я испытываю к ней чувства, и потому дурачит как захочет. Я попытался проявить твердость.
— Так, слушай, — сказал я, — пора кое с чем разобраться. Ты…
Она перехватила речь прямо у меня из-под носа.
— О, у тебя нет шансов меня разоблачить, — сказала она, — не больше, чем раньше; и причин множество. Обязательно будет сцена, а ты боишься сцен — да и твоя тетушка скорее поддержит меня. Ей придется. Это мои деньги воскрешают прежнюю славу Грейнджеров. Ты же видишь: ворота золотят заново.
Я почти невольно взглянул на высокие железные ворота, через которые она показалась в моем поле зрения. И в самом деле, некоторые завитушки уже сияли новой позолотой.
— Что ж, — сказал я. — Отдаю тебе должное за то, что ты не… наживаешься на тете. Но все-таки…
Я пытался взять все это в толк. Мне вдруг пришло в голову, что она американка из тех, что вкладываются в восстановление домов вроде этчингемского поместья. Возможно, тетя даже заставила ее принять нашу фамилию ради видимости. Старуха способна на все — даже обеспечить безвестного племянника великолепной сестрой. И если я тут вмешаюсь, меня не отблагодарят. Эти зачаточные мысли промелькнули в уме всего за мгновение между парой слов…
— Все-таки ты мне не сестра! — заключил я довольно дружелюбно.
Тут ее лицо просияло, приветствуя кого-то за моей спиной.
— Нет, вы его слышали? — спросила она. — Вы его слышали, мистер Черчилль? Он от меня отрекается — гонит. Какой строгий брат! И ссорились-то из-за пустяка.
Ее дерзость — ее самообладание — лишили меня дара речи.
Черчилль любезно улыбнулся.
— А, люди вечно ссорятся по пустякам, — ответил он.
Он перебросился с девушкой парой слов: о моей тетушке, о велосипеде и тому подобном. Он обращался с ней как с избалованным дитятей, любимым, несмотря на все капризы. Сам он напоминал близорукого, но доброго и очень куцего льва, что смотрит на единорога с другой стороны сливового пирога [9].
— Значит, возвращаетесь в Париж, — сказал он. — Мисс Черчилль будет очень жаль это слышать. И вы продолжите… баламутить вселенную?
— О да, — ответила она, — продолжаем, тетушка никак не уймется. Просто не сможет, сами понимаете.
— Напроситесь на неприятности, — сказал Черчилль так, будто говорил с ребенком, решившим украсть яблоко. — А когда придет наш черед? Что, вернете династию Стюартов?
Так он себе представлял подколки — добродушные и без последствий.
— О, не совсем, — ответила она. — Не совсем.
Интересно было видеть ее в разговоре с другим мужчиной — мужчиной, а не пройдохой вроде Кэллана. Она спрятала то лицо, что всегда показывала мне, и мигом стала той, за кого ее принимал Черчилль, — балованной девчонкой. Временами в ней угадывалась американка определенного сорта: казалось, что она близко знакома с именами, но никогда — с духом традиций. Так и ждешь, что она вот-вот заведет рапсодии о донжонах.
— О, знаете, — произнесла она, разыгрывая надменность, — мы вас не пожалеем; уничтожим…
Черчилль тем временем рассеянно водил тростью по пыли дороги, начертив большие буквы «Ч Е Р». Она стерла их