В то самое время Даниил впервые поцеловал меня.
И это событие положило начало всем последующим, изменило настоящее, будущее. Поменяло всё.
Помню, что устроилась с книгой прямо в гостиной — на ковре, развалясь. На улице стоял зной, кондиционер работал, но всё равно жарковато было, поэтому одежды на мне оказалось всего ничего: шорты короткие, майка.
Близился вечер, как обычно случается летом — вроде бы светло, белый день стоит, а потом раз — моргнула, и сумерки. Я изредка поглядывала в окно, и казалось, что еще рано, успею и переодеться, и подняться, и собрать с пола рассыпавшиеся конфеты. На часы не глядела совсем — зачиталась, не до того было, поэтому приход отчима благополучно прозевала.
Данил пришел с работы слегка подшофе — непривычно веселый, улыбчивый. Уселся рядом, поглядел на обложку книги, кивнул удовлетворенно:
— Спасибо, что не любовный роман.
Я кивнула важно, так как на этот раз читала что-то о психологическом воздействии и НЛП, а у самой мурашки по коже поползли от его близости и коньячного дыхания. Поглядела в его яркие глаза-хамелеоны: того самого цвета, что не описать — вроде бы серые, а присмотришься, коричневые уже — скорлупу грецкого ореха колером напоминают. Долго лицо рассматривала — так близко впервые. Заметила родинку маленькую над правой бровью, белый шрамик у виска.
Не помню как, кто первый потянулся, запомнился вкус губ — терпких, шоколадных. Въелись в память медлительность движений, от которых выпрыгивало сердце, скользкое поглаживание кромки верхней губы кончиком языка — узнавание, просьба, плавно переходящая в страсть.
Данил тесно прижал к груди — не шевельнуться, впился широкими ладонями в затылок. А я — льнула, ластилась. Руками в его роскошные волосы зарылась, принялась ласкать еще более нежно.
От Даниных прикосновений внутри разгорался пожар, что-то быстро плавилось во мне, и было жарко. О, как приятно было чувствовать кожей его тепло, ощущать во рту вкус, вдыхать цитрусовый запах…
Очнулись, когда его руки под майку забрались и, не найдя белья, грудь накрыли. Я — распахнула веки от томного, невиданного удовольствия, Данил — от осознания, что близко — совсем близко подошел к черте невозврата.
В Даниных глазах туман стоял, дико билась жилка у виска. Он был безмерно красив в тот момент — навсегда запомнилось: зрачок на всю радужку, судорога, мышцы лицевые исказившая — мужская красота в простоте, искренности желания.
— Прости, дурак я, кретин пьяный, — сказал хрипло, руки из-под майки убирая.
Я прикрыла глаза на миг, вдохнула глубже — в надежде успокоить биение сердечное.
— Это я идиотка наивная. Губы раскатала, — пробормотала, надеясь, что получилось неразборчиво.
Мы разошлись по комнатам, стараясь не смотреть, друг на друга.
Стоит ли говорить, что той ночью не спалось — перина казалась раскаленной, подушка слишком мягкой. Когда же удалось забыться, пригрезился один из самых ярких, смелых снов. Естественно, Даниил был главным его участником.
Наутро случилась бесконечная неловкость: отчим взгляда не поднимал, молчал, в себе замкнувшись. Я в досаде губы кусала и перебирала ночные воспоминания.
Вечером, с работы вернувшись, Даниил в кабинете закрылся, чего отродясь не случалось.
Такое действо не пришлось по нраву, и я поскреблась тихонько в дверь, открыла сама, ответа не дождавшись.
Даниил просматривал бумаги — как всегда сосредоточенный, серьезный. На лице ни тени улыбки. Поднял на меня глаза и вздохнул, отложив документы в сторону.
— Мира, — наверняка, снова приготовился просить прощения.
Но, я мотнула головой, перебивая.
— Не извиняйся.
Обошла стол, присела на краешек — рядом с его креслом. Руку протянула, коснулась волос. Увидела, как сглотнул, почувствовала, что надумал отстраниться, встать — острая решимость в глазах появилась.
— Не сбегай, — попросила.
— Ты не понимаешь, — все-таки встал из-за стола отчим.
— Понимаю.
Я понимала.
Знала, что его сомнения терзают, что скотиной себя чувствует, и неправильно вроде бы все это, а с другой стороны — от себя не скрыться. Рано или поздно прорвет. Мы оба знали, что так будет. И если не сегодня, то через неделю, или месяц, год. Искушение на то и есть, что невозможно ему противостоять.
То дикое желание обладать: трогать, целовать, после случившегося вырвалось на волю — я больше не могла сдерживаться, невозможно было спрятать его назад. Как не способен зверь прекратить охоту, почуяв запах крови, добычи, так и я погибала без Даниила, один раз попробовав его на вкус. Наверное, смотрела на него голодными, жалостливыми глазами, как смотрит собака на сочный кусок ветчины, но по-другому не могла! Боги, как же хотелось его — целиком, прямо сейчас.
Он боролся. Я видела этот бой — совести с желанием, с моральными и социальными канонами, он отражался в зрачках. И, коварно — чисто по-женски, не стала дожидаться конца битвы: шагнула к Даниилу, положила руки на плечи.
— Люблю тебя, — прошептала в губы.
И он сдался. Моргнул, словно ко всему на свете теперь готов, на все согласен.
Наклонился, поцеловал — мягкими, сухими губами коснувшись виска, затем щеки, уголка губ.
Возликовала, со всей горячностью прильнув, зарывшись в волосы на затылке. Впечаталась в него, вросла. Бережные прикосновения с каждым толчком сердца становились тверже, хаотичней. Вскоре мы дышали рвано, жадно, торопливо знакомясь друг с другом: застревая пальцами в волосах, путаясь в петлицах.
Остались в кабинете — надолго. Много сладких минут провели на широком диване, задыхаясь, со свистом втягивая в себя воздух и убирая мокрые пряди от лица.
Я никогда так счастлива не была, как в ту ночь, что соединила нас. Сделала любовниками, ближе — некуда.
А потом….
Наутро приехала мать.
Хозяйкой полноправной в дом вошла, по-царски владения свои оглядывая. Мы с Даниилом как раз завтракали в столовой, перешучивались, а стоило ей в холле зашуметь, зацокать каблуками по каменной плитке, как отчим отсел от меня, вмиг перестав улыбаться.
И это суетливое движение таким огромным оказалось предательством, настолько зацепило, что я закрыла глаза, чтобы от обиды в них не полопались сосуды. Да, в глубине души понимала — нельзя, никому нельзя говорить о том, что между нами произошло, а уж матери — даже намека давать не следует, но эта его показная отстраненность — задела за живое. Увидела отчима вот таким — лживым, лицемерным, быстро меняющим маски, и резануло, захотелось крикнуть — пожалуйста, не будь таким со мной! Только не со мной!
Мать вошла, сверкая ослепительной, шикарной улыбкой и первым делом поцеловала Даниила в губы. Пусть мимоходом, смазано, но я зубами