Он откашлялся, надел на плечо полотняную сумку, куда запихнул одежду, важно выпятил грудь и пошел прямо к воротам храма, куда, будучи в здравом уме, не посмеет войти ни один из стоявшего здесь простонародья. Попасть в храм могут только жрецы, «чистые». Люди пугливо расступались перед ним, и даже стражники почтительно поклонились, не сильно-то и вглядываясь в его лицо. Им и в голову не пришло подозревать в чем-то жреца, спешащего на молитву. Ведь тот идет без парика, в простых тростниковых сандалиях, а значит, должен вот-вот приступить к своим обязанностям в храме. Кто посмеет этому помешать! В храме Амона служат три тысячи человек, из них четыре сотни жрецов. Они трудятся посменно, проводя десять дней на службе, а потом двадцать дней живя обычной жизнью в своих домах. Никто не знает их всех, это просто невозможно.
Безымянный вошел в бескрайнюю теснину пузатых колонн и остановился, немного растерявшись. Он даже приблизительно не представлял, куда дальше идти. А ведь дождь уже начинается, и раскаты грома слышны все ближе и ближе.
— Проклятье! — выругался он, ускорив шаг. — Да где эта лестница? Из-за колонн не видно ничего.
Лестница нашлась там, где ей и полагалось быть: в дальнем углу храма, у стены. Фигурка настоятеля уже мелькала на самом ее верху, и Безымянный, воровато оглянувшись, пошел вслед за ним. Впрочем, он беспокоился напрасно. Его и не видел никто. В храме и в обычное время весь обзор закрывают необъятной толщины колонны, а тут еще и смотреть некому. Все жрецы, и даже стража стоят на улице и пялятся наверх, раскрыв рот. Они не могли пропустить такого волнующего зрелища. Там, на площади, все были уверены в одном: сейчас закончится гроза, великий жрец спустится вниз, и тогда проклятые отступники будут посрамлены и изгнаны с позором из пределов столицы. Эта мысль грела души благочестивых слуг бога, которые уже мысленно представляли, как станут бросать комки грязи в убегающих сторонников чужеземного демона.
Безымянный был помоложе и покрепче, чем настоятель, потому-то на самом верху оказался совсем быстро. Он залез в суму и вытащил оттуда чудную баллисту, необычайно маленькую и искусно сделанную. Размах ее плеч едва ли две ладони, а стреляет она глиняным шариком, обожженным до состояния камня. Баллестер, так ее называют. Но почему ее называют так странно, Безымянный так и не узнал. Он натянул воротом жилы, положил в плетеный кармашек пулю и замер не дыша. Фигура жреца, стоявшего к нему спиной, была видна как на ладони. До нее всего шагов пятьдесят. Когда настанет нужный момент, он подойдет и выстрелит почти в упор, отправив настоятеля в красивый полет, прямо навстречу каменным плитам. Выжить не получится, до земли полных сорок локтей. Да и понять, отчего погиб досточтимый жрец, после падения с такой высоты будет решительно невозможно. Никто не станет ковыряться к кровавой каше, что останется от его головы. Нужный момент вот-вот наступит и, судя по раскатам грома, что подступали все ближе и ближе, ждать осталось совсем недолго.
Грозовая туча клубилась и росла. Издали казалось, что она почти неподвижна, но стоило отвести взгляд, как стена тьмы уже подошла вплотную, угрожающе близкая и осязаемая. Над головой Безымянного повис пласт чернильной, почти фиолетовой мглы, столь плотной, что, казалось, в нее можно воткнуть нож. Всполохи мерцают глубоко в ее толще, пробегая яркими ветвистыми линями.
Воздух стал вязким, как мед, и даже птицы смолкли. И в этой мертвой тишине прозвучал оглушительный удар грома. Он разорвал тишину в клочья, и небеса разверзлись. Первая капля упала с небес, крупная, как пуля пращи. Она шлепнулась на раскаленный камень крыши, разбросав щупальца брызг. Вторая холодным уколом пронзала плечо Безымянного. Потом упала третья, десятая, и вот уже между ними нет промежутков. Сплошной, яростный, отвесный поток обрушился на землю. Грохот ливня заглушил все. Сначала редкие, а потом все более частые молнии пронзали пелену воды, и гром гремел уже не умолкая, перекатываясь сплошным, оглушительным гулом. Небесная плотина рухнула и, казалось, что спасения от этого потопа нет.
— Проклятье! — Безымянный прикусил губу. — Сильно как льет!
Выстрелить из баллисты в дождь можно, да только впитавшие влагу жилы начинают тянуться по-разному. Не должно это оружие попасть под дождь. Безымянный спрятался под крышу центрального нефа, продолжая наблюдать за жрецом Амона. Тот честно выполнял уговор. Он так и стоял на краю пилона, чтобы люди на площади видели его со всех сторон. В правой руке жрец держал трезубец, который матово поблескивал в свете молний, и даже хлещущие струи ливня не могли нарушить его торжественной неподвижности.
— Ба-а-ах! — громыхнуло прямо над головой, и у Безымянного едва сердце из груди не выскочило. Но он собрался с духом и прицелился в затылок жреца, медленно, очень медленно нажимая на спусковую скобу. Он не станет подходить ближе, он будет стрелять из-под крыши. А вот и дождь почти прекратился, роняя на землю последние ленивые капли.
— На богов надейся, а сам не плошай, — усмехнулся Безымянный, когда баллестер дрогнул в его руках, отправляя глиняный шарик в свой смертельный полет. Он попал, жрец Наказующей знал это точно. Он увидел, как дернулась голова жреца, потерявшего жизнь. Только вот…
— Глазам своим не верю! — прошептал Безымянный, когда увидел, как в трезубец ударила молния, а дымящееся тело слуги Амона полетело вниз, прямо на каменные плиты, которыми была вымощена площадь у храма.
— Неужто правду нам господин наставник на географии рассказывал? — шептал он, трясущимися руками засовывая свое оружие в суму. — Говорил, что молнии притягиваются к металлу. И что нельзя под одиноким деревом в грозу прятаться. А я ведь, грешник, не верил. До самого конца не верил, что получится… Великие боги! Страх-то какой! Надо бежать отсюда! Тут еще какое-то время не до меня будет, а потом людишки удивляться начнут и вопросы задавать, что тут за жрец такой непонятный бродит.
Ему и впрямь удалось выскользнуть из храма незамеченным. До него попросту никому не было дела. Жрецы Амона бестолково кудахтали около изломанного тела своего настоятеля, маша руками, словно раненые птицы крыльями. Стражники тоже бросили свой пост и теперь жадно слушали Мериамона,