Она шла и шла, но никакой тропинки не было…
Лена почувствовала, как у нее в душе снова начала разрастаться паника…
Нет, только не это!
Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, прошла еще несколько шагов.
Небо на востоке начало едва заметно светлеть.
Ну наконец-то рассветет, и можно будет найти дорогу… Хотя называть дорогой ту полузаросшую тропу глупо. Вряд ли она приведет Лену куда-нибудь…
Еще несколько шагов — и наконец она увидела тропинку.
Увидела совсем не там, где ожидала, в стороне от своего курса.
Она кинулась к этой тропинке, пошла по ней.
Даже если это не та тропа, по которой она шла до сих пор, — тропа есть тропа, она должна куда-нибудь ее привести.
Ну да, тропа довольно чистая, вот даже колея виднеется от велосипеда, что ли…
Лена приободрилась, пошла быстрее — и вскоре деревья расступились, и тропа вывела ее на прогалину.
Посреди этой прогалины стоял дом… даже не дом, а старая, покосившаяся избушка под серой толевой крышей.
Но как бы то ни было, в единственном окошке этой избушки горел свет, а значит, там были люди!
Лена бросилась через поляну к избушке, не глядя под ноги, не разбирая дороги…
И зацепилась ногой за какой-то корень, потеряла равновесие и упала на покрытую росой траву…
Она не ушиблась, но промокла.
И холодная роса словно разбудила ее.
Она снова взглянула на избушку.
Что это за избушка стоит посреди леса?
В ее окне горит неяркий свет — но кто зажигает свет в доме в такую рань? И откуда она, Лена, знает, как ее встретят хозяева избушки? И что она им скажет? Рассказать честно все, что с ней случилось, — ну это уж совсем надо голову потерять. Во-первых, они не поверят, а во-вторых… ведь как ни крути, а она убила тех двоих…
Перед глазами вновь встали выкаченные глаза толстяка и кровь, вытекающая из уха водителя машины… Нет уж, про это она никому не расскажет! И никому не будет доверять, а значит, нужно вести себя осторожно.
И почему так тихо, а свет горит? Кто находится в этой избушке? Лесник, охотники? У этих собака должна быть, уж давно бы Лену учуяла и залаяла.
Нет, что-то здесь не так…
Лена больше не бежала, теперь она осторожно приближалась к избушке, стараясь не шуметь.
Вот она подошла к стене… подкралась к окошку, осторожно заглянула в него…
В избушке была единственная маленькая комнатка.
На шатком столе горела свеча в медном подсвечнике, и света этой свечи едва хватало, чтобы разогнать мрак.
И все же этого света хватило, чтобы разглядеть более чем скудную обстановку комнаты — собственно, всей обстановки был только тот самый шаткий стол да скамья, и еще самодельная табуретка. А еще на стене висела чудом сохранившаяся икона — яркие глаза какого-то святого строго смотрели с темной закопченной доски.
А еще в этой комнате были два человека…
Это были две женщины: одна — молодая, рослая, с крупными, словно немного смазанными чертами лица, другая — немолодая, круглолицая… Ага, когда улыбается, на щеках ямочки видны. И голос такой певучий…
Это были те самые женщины, мать и дочь, с которыми Лена познакомилась в поезде.
Ну познакомились — это громко сказано, но она, во всяком случае, поменялась с дочкой местами…
Кстати, выглядела эта дочка — если они и правда мать и дочь — выглядела она теперь совсем не так, как в поезде.
Не было детских широченных штанов с единорогами, куда-то делась маечка с мышонком и розовая заколка для волос.
Теперь на ней были обычные джинсы и серая толстовка с какой-то надписью. И волосы были не растрепаны, девица их аккуратно причесала, а сейчас работала над своим лицом, то и дело придирчиво заглядывая в небольшую золотистую пудреницу, внутри которой наверняка было зеркало.
Лена отметила, насколько преобразилась эта девица по сравнению с тем, как выглядела вчера в поезде. И внешностью, и разговором нисколько теперь не напоминала недоразвитое создание с интеллектом пятилетнего ребенка. И зубы, даже зубы не были покрыты темным налетом, то есть зубы были так себе, но не так это было заметно.
Странно… очень странно. Значит, в поезде эта девица играла роль, носила маску умственно отсталой.
Зачем? Лена была в таком состоянии после того, как столько пробежала по лесу, что до нее все доходило с трудом, все казалось каким-то нереальным.
Но тут снова перед глазами возник толстяк, которого она буквально впечатала в огромный камень, и мысли побежали быстрее.
Значит, эта баба, старшая из тех двоих, упросила Лену поменяться местами с этой коровой, ее недоразвитой дочкой.
Если вспомнить слова… как его… Барсука, того типа, на которого работали двое уродов, толстый и тонкий, то у него была наводка, что две женщины едут в поезде, номер вагона и место. И та баба поменялась местами с Леной, чтобы похитили Лену вместо ее дочери. Вот, значит, за кем охотился Барсук…
Но кто они такие?
И что они делают в этой заброшенной лесной избушке?
Девица придирчиво осмотрела себя в зеркале.
— Вася, — окликнула ее мать, — не балуйся с зеркалом! Это же не игрушка, а инструмент! Наше главное орудие! Без него мы никому не будем нужны!
«Ага, значит, Вася, а никакая не Арина», — подумала Лена.
— Да ладно тебе, мама, — отмахнулась девица. — Что я, по-твоему, не умею с ним обращаться? Уж что-что, а это я умею! Кроме того, сейчас же еще ночь, солнце не взошло…
И в это самое мгновение первый луч солнца пробился в просвет между деревьями, золотым копьем вонзился в окошко избы, проник внутрь и чудом попал в пудреницу…
И случилось непонятное.
Луч не задержался в пудренице — он вырвался оттуда, причем стал гораздо ярче, гораздо сильнее, гораздо материальнее, он словно действительно превратился в золотое копье…
И острие этого копья ударилось в темную доску иконы.
И эта доска на долю секунды вспыхнула ослепительным оранжевым светом…
И тут же погасла.
На стене больше не было иконы.
Вообще ничего не было.
— Вася, я же тебе говорила — не играй с зеркалом! Видишь, икона сгорела!
— Подумаешь, старье какое-то! — фыркнула девица и с громким щелчком закрыла пудреницу.
— Я говорю тебе — не играй с зеркалом! — мать повысила голос. — Ты что, не понимаешь, какая это серьезная и важная вещь!
Девица только молча отмахнулась.
— Ты что, вообще не слышишь, что я тебе говорю?
— Это