Предварительное следствие не без оснований считается базовой формой расследования. Вне всяких сомнений, оно расценивается законодателем в качестве олицетворяющего эталонность и являющегося примером для подражания «старшего брата». Ведь нормы УПК РФ, определяющие общие условия предварительного расследования, правила собирания доказательств, основания и порядок принятия большинства процессуальных решений и т. д. (гл. 22, 24–29 УПК РФ) сориентированы именно на работу следователей. Тогда как одинарное дознание и тем более сокращенное дознание вынуждены довольствоваться положением «младших братьев» — производных, «попахивающих» второсортностью (в части сокращенного дознания — даже третьесортностью) правовых режимов, в целом подразумевающих преемственность по отношению к предварительному следствию, но при этом характеризующихся некоторыми, в том числе достаточно существенными упрощениями, обусловленными «незначительностью» соответствующих уголовных дел. Дознание прямо определяется как отнесенная к компетенции дознавателя (следователя) форма предварительного расследования, подлежащая использованию по не предполагающим обязательности предварительного следствия уголовным делам (п. 8 ст. 5 УПК РФ). При этом ординарное дознание предписывается производить с учетом некоторых изъятий (читай, упрощений) из порядка предварительного следствия (ч. 1 ст. 223 УПК РФ), а сокращенное дознание — осуществлять уже с учетом изъятий из порядка ординарного дознания (ч. 1 ст. 226.1 УПК РФ). Наконец, из положений, устанавливающих основания для разграничения предметов дознания и предварительного следствия, усматривается, что его (дознание) дозволяется проводить по уголовным делам о менее тяжких преступлениях (ч. 3 ст. 150 УПК РФ). Хотя постоянно «шлифуемые» критерии для подобного разграничения видятся не столько имеющими серьезное доктринальное обоснование, сколько обусловленными стремлением к достижению равномерности служебной нагрузки следователей и дознавателей. И, таким образом, исходя из смысла закона, под дознанием надлежит понимать дуалистическую категорию, охватывающую и упрощенный, и сильно упрощенный (как бы «упрощенный в квадрате») порядки предварительного расследования, свойственные уголовным делам о характеризующихся сравнительно малой степенью общественной опасности, не вызывающих существенного социального резонанса преступлениях, в связи с чем вполне способным обойтись без использования столь серьезных государственных ресурсов, какие требуются для организации и надлежащего проведения предварительного следствия. В силу своей очевидности и бесспорности эти либо имеющие некоторые оттенки взгляды присущи подавляющему большинству современных публикаций [277].
Вместе с тем все подобные подходы не лишены одного серьезного изъяна. Они не предполагают должного раскрытия и разъяснения тех концептуальных признаков и особенностей, которые позволяют не признавать дознание «младшим братом» предварительного следствия, т. е. упрощенной, ускоренной облегченной либо какой-то еще «ущербной» вариацией следственной деятельности, а считать его полноценной, имеющей собственный смысл и играющей собственную роль процессуальной формой, распадающейся на два дифференцированных механизма: ординарное дознание и сокращенное дознание. Иными словами, ни в положениях закона, ни в доктринальных источниках нельзя обнаружить никаких четких и внятных посылов, обуславливающих не столько производный от предварительного следствия, сколько самостоятельный характер дознания как автономного режима (а если быть точнее, совокупности двух в чем-то схожих, но все же разнящихся режимов) предварительного расследования.
Конечно, определенные различия между дознанием и предварительным следствием все же существуют. Они хорошо известны, подробно рассмотрены в литературе, в первую очередь в учебниках и ученых пособиях уголовно-процессуальной направленности. На такие различия неоднократно обращалось внимание и в наших собственных учебно-методических публикациях — говорилось о нахождении дознания и предварительного следствия в ве́дении разных субъектов; указывалось на неодинаковую длительность сроков указанных форм досудебного производства; упоминалось об отсутствии единых нормативных подходов к процессуальному положению (статусу) подвергающихся уголовному преследованию лиц; заявлялось об одноэтапности дознавательского и двухэтапности следственного алгоритмов формирования обвинительного тезиса как основного результата соответствующей деятельности; констатировались различия в степени поднадзорности следователей и дознавателей прокурору, а также их процессуально-ведомственной подчиненности и подконтрольности своему начальству; обращалось внимание и на отсутствие идентичности процедур завершения досудебного производства в целом и предварительного расследования в частности [278].
Однако упоминать об этих различиях представляется правильным и даже полезным лишь в расчете на доведение до студентов, курсантов, слушателей, других лиц, постигающих азы уголовно-процессуального права, дознавательской или следственной деятельности. С помощью подобных аргументов авторы вузовских учебников и работающие в аудитории преподаватели могут достаточно легко и просто объяснять существование нескольких режимов предварительного расследования, т. е. вносить некоторую ясность в вопрос о дифференциации досудебного производства, хотя и на весьма примитивном уровне. По крайней мере, автор настоящей статьи, проработав более 20 лет в системе высшего юридического образования, часто убеждался в эффективности и целесообразности данного дидактического «маневра».
Вместе с тем для более подготовленных и хорошо разбирающихся в уголовно-процессуальной материи читателей такие аргументы, скорее всего, покажутся достаточно наивными и несостоятельными. Вряд ли кто-либо из опытных ученых-процессуалистов или практических работников всерьез поверит, что дознание и предварительное следствие стали признаваться самостоятельными формами досудебного производства именно благодаря вышеуказанным различиям. Ведь все подобные особенности дознания, равно как и предварительного следствия предопределены не столько подлинной сущностью и правовой природой дознавательской и следственной деятельности, сколько решением насущных, порой сиюминутных задач государственной политики в сфере уголовного судопроизводства, обусловленных не более чем потребностью в оптимизации правоприменительной практики, стремлением к иным позитивным результатам, а иногда — и просто вкусовыми предпочтениями авторов соответствующих законотворческих инициатив. Именно поэтому такие особенности вовсе не предполагают нормативной стабильности, а напротив, предрасположены к частым изменениям и дополнениям — за последние годы многие из них уже неоднократно подвергались текущим, зачастую весьма хаотичным корректировкам.
И за примерами далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить историю развития правил, регламентирующих сроки дознания; схожие тенденции наблюдались и в части развития положений о поднадзорности следователей и дознавателей прокурору, их процессуально-ведомственной подчиненности и подконтрольности своему начальству. А если ненадолго обратить историко-правовой взор к положениям отмененного в 2002 г. Уголовно-процессуального кодекса РСФСР 1960 г. и сопоставить их с нормами действующего закона, то определенные перемены можно усмотреть и в подходах к процессуальному положению (статусу) подвергающихся уголовному преследованию лиц, и в алгоритмах формирования обвинительного тезиса (позиции обвинения), и в механизмах окончания досудебного производства.
На основании всего вышеизложенного закономерно возникает ряд достаточно важных и взаимосвязанных доктринальных вопросов. Можно ли все-таки считать дознание и предварительное следствие обособленными, имеющими собственное предназначение формами предварительного расследования уголовного дела? Если да, то в чем заключаются уникальная роль дознания в общем механизме досудебного производства? Или дознание все-таки надлежит расценивать как упрощенную, в чем-то «ущербную» вариацию предварительного следствия, предрасположенную к использованию по «мелким», «незаметным», не вызывающим особого интереса уголовным делам?
Причем особо актуальными эти вопросы представляются на фоне наблюдаемых в последние годы правотворческих стремлений к нивелированию границ между процессуальным положением «титульных» субъектов дознания и предварительного следствия: дознавателя и следователя. Так, с одной стороны, дознаватели фактически уже превращены в своеобразных квазиследователей, располагающих всей полнотой юрисдикционной правосубъектности — они обладают возможностями собирания полноценных, априорно