Я должен был пощадить репутацию Алины; если бы наши поиски увенчались успехом, мы бы все равно не спасли госпожу де Бламон, хотя недостойный отец после позорного процесса и взошел бы на эшафот. Я поднялся наверх... Мы пережили страшную ночь: судороги, конвульсии предвещали смерть верную и мучительную. Врач сказал, что мне надлежит предупредить больную о том, что конец ее близок. Я приблизился к изголовью постели... Алина тем временем по приказу матери пошла за какими-то бумагами, и я попросил врача задержать ее разговорами в соседней комнате, ведь для беседы с госпожой де Бламон мне требовалось время.
Взглянув на меня, больная тихо улыбнулась... Величественное спокойствие душ мирных и возвышенных!.. Сладостное блаженство безгрешной совести!..
«Неважно я выгляжу, друг мой? — прошептала мне она. — Очевидно, мне не придется порадоваться счастью Алины. Увы! Я посвятила ей всю свою жизнь... Меня лишают этого удовольствия — такова воля Неба...»
Думаю, в эти минуты мое молчание было более чем красноречиво... потупив взор, я не произнес в ответ ни слова.
«Почему вы не отвечаете мне, Детервиль?»
Я поцеловал руку моей обожаемой подруги.
«Скажите мне что-нибудь», — снова попросила меня госпожа де Бламон.
Приближался очередной приступ болезни; несчастная, с трудом сдерживая жалобные стоны, простирала ко мне руки:
«Я готова, друг мой... готова... Но моя дорогая Алина, как мне ее оставить одну среди величайших опасностей! Не думаю, что Господь это допустит... Впрочем, мне не пристало выговаривать Провидению, я обязана подчиняться».
Потом госпожа де Бламон потребовала к себе священника, а мне поручалось отвлечь Алину, по крайней мере, часа на два.
Непростое поручение... Послав за священником, я сказал Алине, что больная чувствует себя лучше, чем вчера, а затем предложил девушке прогуляться по саду, пообещав сообщить ей некие весьма важные сведения. Как я и предполагал, обмануть Алину мне не удалось. Она решительно заявила, что никуда со мной не пойдет до тех пор, пока не повидается с матерью. Покинув больную около часа тому назад, Алина не была уверена в том, что за такой долгий промежуток времени с госпожой де Бламон не случилось чего-либо серьезного, и потому хотела удостовериться в столь желанном улучшении собственными глазами. Алина поднялась наверх, прихватив с собой те бумаги, за которыми она и была послана. Скоро она вернулась; по-моему, госпожа де Бламон решила не разговаривать с дочерью, посоветовав ей побеседовать со мной.
Начав разговор с нескольких расплывчатых фраз, не имевших ни малейшего отношения к болезни хозяйки Вертфёя, я постепенно продвигался к опасной теме. Вскоре наступил критический момент.
«Хватит! — сказала мне Алина, отказавшись сесть в предложенное ей кресло; она вся дрожала от волнения. — Что вы хотели мне сообщить? К чему столь неуместная таинственность? Матушка умрет?»
«Возможно, и нет, — отвечал ей я. — Но если и случится такое несчастье?»
«Тогда болезнь унесет и вторую жертву, и я разделю судьбу моей матери».
«Боже праведный, такого ли ответа ожидал я от девушки сострадательной и добродетельной? Разве вы забыли о своем долге и о молодом человеке, который вас обожает?»
«Валькур? Для меня он потерян. Как вы могли подумать, что я с ним встречусь? Не напоминайте мне о нем, умоляю вас, сегодня даже любовь к Господу подчиняется дочернему долгу; я всецело поглощена заботами о здоровье моей матери и не хочу вспоминать о ком-либо ином; сердце мое отныне занято только мыслями о спасении госпожи де Бламон! И это все, что вы хотели мне поведать?» — добавила Алина, собираясь меня покинуть. (Похоже, она отсчитывала в уме каждую секунду нашего разговора, по завершении которого намеревалась броситься к постели обожаемой матушки.)
Я слегка придержал нетерпеливую собеседницу. С такими девушками, как Алина, надо разговаривать откровенно, понял я, намеки же и околичности здесь неуместны.
«Алина! — вырвалось у меня. — Моя дорогая Алина, с обожаемой нами госпожой, о здоровье которой мы так беспокоимся, нам придется расстаться...»
Алина, пораженная этой новостью, словно окаменела, она уставила на меня свой неподвижный взор... Внезапно глаза ее помутнели, черты лица оцепенели, дыхание участилось и замерло... Алина находилась в полуобморочном состоянии...
Я раскаивался в своей откровенности; девушка, вероятно, не была готова выслушать истину, и, хотя вела себя со мной мужественно, она по-прежнему предавалась иллюзиям. Я подошел к ней; Алина порывисто меня от себя оттолкнула, казалось, разум у нее несколько помутился, запинающимся голосом сказала, что пойдет за матерью... завтрак уже давно ожидает нас в беседке... Увы! В этой беседке некогда мы весело предавались мирным забавам...
«Она не придет, я знаю, — продолжала Алина; потом она указала рукой на землю, — матушка спустится туда... туда... И я скоро последую за ней. Детервиль, отправляйтесь за госпожой де Бламон, вы же видите, что мы ее заждались».
Расплакавшись, я прижал Алину к груди.
«Нежная дочь! — вскричал я. — Образумьтесь, придите в чувство; перед вами стоит ваш верный друг, послушайте же меня...»
Вырвавшись из моих объятий, Алина с безумным видом заявила, что сама поищет дорогую матушку, раз уж я отказываюсь ей подчиняться.
«Нет, — строго сказал я, схватив девушку за руку, — госпожу де Бламон соборуют, и мы не должны мешать».
Мои суровые слова возымели желаемое действие (между прочим, после соборования некоторые больные выздоравливают, так что Алина еще могла на что-то надеяться) — к ней возвратился рассудок. Но из-за сильного нервного потрясения с Алиной случился припадок; она упала на землю, стала кататься по траве; члены несчастной судорожно сокращались, и если бы поток слез, хлынувших из ее глаз, не принес ей облегчения, то, возможно, она умерла бы от расстройства. Увидев, что она плачет, я предложил ей опереться на мою руку; девушка охотно согласилась...
«О друг мой! — обратилась ко мне она. — Неужели нам суждено расстаться с госпожой де Бламон? Кто тогда будет утешать меня в дни печали? Моя лучшая подруга, владычица моей судьбы... как я ее обожала... Ласки ее наполняли счастьем мое сердце... Что нам мешало прожить вместе лет пятьдесят! И вы хотите, чтобы я оставалась на этой грешной земле! Ах! Разве смогу я без нее жить? Нет, нет, не требуйте от меня такой жертвы, не требуйте, друг мой, и я ничего вам не обещаю...»
Алина, по-видимому, горевала еще сильнее, однако слова ее стали звучать достаточно рассудительно, так что я попытался утешить бедную девушку и призвать ее к благоразумию. Напрасно! Она отвергла все мои советы; мудрые рассуждения ее только раздражали; под конец