«Христианский долг...»
«Пока рано думать о нем, — вспылила Алина, — скоро, вероятно, наступит выздоровление...»
Госпожа де Бламон, нежно обняв свою дочь, прошептала со слезами на глазах:
«Алина, Алина, нам суждено разлучиться».
Алина, прильнув к материнской груди, лежала на кровати молча и без движения; но через несколько минут у девушки начался очередной припадок. Судороги были настолько сильными, что мы начали беспокоиться за ее жизнь. Однако с нашей помощью несчастная быстро пришла в себя. Нежная дочь не хотела упускать последние мгновения, оставшиеся ей для беседы с умирающей матерью. Врач разрешил госпоже де Бламон отведать немного рисового отвара, когда больная выразила такое желание.
Алина, к которой после припадка отчаяния снова вернулась надежда, не отрываясь от материнской груди, также попробовала отвара, последнюю еду госпожи де Бламон.
Какое зрелище, друг мой! Никогда мне еще не приходилось наблюдать столь трогательную картину. При воспоминании о ней слезы и сейчас капают у меня из глаз, так что мне становится трудно описывать эту сцену.
В три часа госпожа де Бламон чуть было не потеряла сознание; впрочем, приняв укрепляющее лекарство, она почувствовала себя лучше. Приоткрыв глаза, она попросила всех, кроме Алины и меня, на полчаса выйти из комнаты; врач, видя, что к его пациентке вернулась речь, налил в стакан еще несколько капель лекарства и затем закрыл за собой дверь спальни.
Госпожа де Бламон попросила нас сесть возле кровати, но Алина не захотела садиться, она встала на колени рядом с кроватью. Взяв мать за руку, Алина склонила голову ей на грудь и с глубочайшим благоговением приготовилась выслушать последние слова своей матери.
«Друзья мои, — обратилась к нам эта восхитительная женщина, — скоро я с вами расстанусь навсегда. Мне тридцать шесть лет, и я надеялась прожить вместе с вами долгие годы; впрочем, смерть для моей души — величайшее благо, учитывая те несчастья, с которыми я вынуждена была бороться в этой жизни. Роковой миг приближается. Мы, как правило, предпочитаем не задумываться о нашем последнем часе и потому, когда он приходит, трепещем от страха: смерти боятся и праведники и грешники. Я спокойно передаю дух свой в руки Господа могущественного и справедливого и смиренно прошу его простить мне все вольные и невольные прегрешения. Хотелось бы, конечно, чтобы у меня вообще не было никаких грехов, но, по крайней мере, я не запятнала себя преступлением. Не буду вас обманывать, поведение мое не всегда было идеальным: иной раз, страдая под бременем жизни, я проявляла постыдное нетерпение! В ранней юности мне, как вы знаете, пришлось выйти замуж за негодяя; страдания мои вам также прекрасно известны; я часто жаловалась на судьбу, хотя и не должна была этого делать, страдания всегда надо воспринимать как испытание, посылаемое нам по воле Предвечного. Я считаю неудовольствие протестом, который может быта вменен нам во грех. Вероятно, меня обвинят и в чрезмерном самолюбии; причиной тому была моя любовь к дорогой Алине... Я была счастлива тем, что дала жизнь такой замечательной дочери; я гордилась ей и никого в мире не любила так нежно. Горячая любовь к Алине, возможно, отвлекала меня от христианского долга, ведь я думала только о том, как бы сделать мою дочь счастливой, в ее благополучии я рассчитывала найти утешение за все перенесенные мучения. Но я проиграла; Алину ждет иная участь, ей, видимо, придется испить до дна чашу страдания! Юная, неопытная девушка, без всякой поддержки... Боюсь, ее подстерегают многочисленные несчастья, а я уже не смогу прийти к ней на помощь... Кто теперь утрет ей слезы, если с ней случится беда? О дочь моя, отныне тебе не на кого надеяться! На прощание советую тебе подчиниться отцу и принять предложенного им жениха».
Увидев на лице Алины ужас, госпожа де Бламон добавила:
«Ну хорошо! Если ты опасаешься преступлений, неизбежно связанных с подобным браком, уходи в монастырь; посвяти себя небесному жениху; духовные удовольствия приносят гораздо больше радости, нежели обманчивые забавы света, где тебя будут подстерегать суровые опасности. В таком случае, Детервиль, президент должен узнать о второй моей дочери, Леоноре, и ей отойдет все мое состояние. Леонора, окруженная заботами любящего Сенвиля, не должна опасаться порочного и бесчеловечного отца, и все те доводы, которые убедили меня разрешить Леоноре возбудить в суде тяжбу о наследстве, о чем я до сих пор горько сожалею, — все эти доводы, повторяю вам, потеряют свою силу, как только Алина согласится уйти в монастырь. Прекратив тяжбу, Леонора получит от президента причитающееся ей имущество, более чем достаточное для спокойной жизни. Итак, все зависит от того, какое решение примет Алина. В соответствии с ее волей вы, Детервиль, внесете в текст завещания необходимые изменения; я полностью вам доверяю».
Затем, с трудом приподняв голову, госпожа де Бламон произнесла:
«Пробил мой последний час, дорогие друзья. Вскоре мне предстоит отправиться в обитель Предвечного и я буду молить Господа, чтобы он смилостивился над Алиной. Поднимись с колен, дочь моя, поднимись, дай мне умереть в твоих объятиях, если моя просьба не покажется тебе чрезмерной. Неужели ты лишишь меня этой радости? Позволь мне тебя благословить... Детервиль, вам я вручаю ее судьбу. Прощайте».
Госпожа де Бламон обвила руками шею Алины; крепко прижала дочь к груди; по телу больной пробежала легкая судорога — чистейшая душа возвратилась к своему Создателю.
Не стану описывать тебе мое состояние, Валькур, ибо ты, конечно, о нем догадываешься... Какое-то время я даже не осмеливался взглянуть на постель умирающей, однако неотложные дела заставляли меня действовать смелее, и я прежде всего бросился к Алине, склонившейся над телом матери. Увы! Трудно было догадаться, какая из женщин еще жива; пульс у милой Алины не прощупывался, тело охладело, дыхание пресеклось; когда мне с невероятными усилиями удалось оторвать Алину от тела госпожи де Бламон, она, потеряв сознание, упала на постель. Подбежавшие слуги оказали ей необходимую в таких случаях помощь, но никто уже не мог спасти несчастную матушку. Ее непорочная душа устремилась в обитель Предвечного, в райские кущи.
Алину между тем перенесли в ее комнату и передали