«По правде говоря, мои любезные подруги, — отвечала хозяйка гостиницы, поднимаясь с софы, — я не испытываю ни малейшего желания даром кормить у себя в доме двух сомнительных особ; если бы я того захотела, недостатка в подобных девицах у меня, конечно же, не было бы; но, слава Богу, дом мой пока еще не превратился в притон. Если вы собираетесь оставаться в гостинице, то это зависит только от вас самих; вчера я рассчитала моих служанок, так что я предлагаю вам занять их место; условия, кстати говоря, довольно-таки приличные».
«Проклятье! — в ярости закричала Климентина, бросившись с кулаками на хозяйку гостиницы. — Считать нас прислугой! Так знай же, подлая шлюха, что у моей матери таких, как ты...»
«Не слушайте ее, сударыня, — сказала я хозяйке, вставая между ней и Климентиной, — не слушайте ее, от несчастий голова ее слегка повредилась; разрешите нам остаться здесь хотя бы на один день, я не прошу у вас ничего большего, вот, держите, — добавила я, протягивая ей золотой крестик, который я постоянно носила на шее, — пусть это послужит платой за проживание».
«Ну, хорошо! — сказала хозяйка, забрав крестик и цепочку. — Вас пока будут кормить в пределах стоимости этой вещи, но затем вам следует принять какое-то решение».
«Мое решение уже принято, — в раздражении заявила Климентина, бросившись в кресло, — принято... или это последний день моей жизни».
«О Боже, Боже! Отчаяние — плохой советчик».
«Хочешь поработать прислугой?»
«Нищие, но благоразумные, мы сумеем заработать себе на хлеб».
«Но я не умею ничего делать».
«Ну и что же? Я умею шить и вышивать, значит, стану трудиться за двоих; у нас появятся какие-то деньги... Я тебя не оставлю в беде, только будь, пожалуйста, благоразумной и не впадай в отчаяние».
«О Леонора, — вскричала моя подруга, бросившись мне на грудь и орошая меня горькими слезами, — ты, кого я люблю больше всех на свете, не бойся, я всегда буду с тобой; предоставь заботы о пропитании мне одной! Не отличаясь присущей тебе деликатностью, я вернее заработаю необходимые нам деньги... Продолжай наслаждаться своей воображаемой добродетелью, упивайся ее призрачной славой, а я ради нашего спасения пойду по другому пути, и если когда-нибудь сердце мое начнет терзаться угрызениями совести, то я в оправдание сошлюсь на священные права дружбы».
«Ах! Неужели ты думаешь, что я смогу воспользоваться плодами преступления?»
«Послушай, — сказала Климентина, несколько успокоившись, — я, как и ты, вовсе не горю желанием заниматься проституцией, мы уже говорили на эту тему: я бросаюсь в пропасть продажной любви только в самой крайней нужде; впрочем, я все прекрасно продумала, к сожалению, из этой проклятой страны нам никак иначе не выбраться. Мы, как ты знаешь, собираемся поехать в Мадрид; там я предоставлю тебе все необходимые средства на путешествие во Францию, разумеется, если моя мать по-прежнему живет с герцогом Медина-Чели, так что от моих прежних клятв я не отрекаюсь. Но нам надо как-то добраться до Мадрида. Подумаем, как мы можем это сделать: проституция позволит нам собрать требуемую на дорогу сумму, кроме этого, мы в состоянии лишь просить милостыню и воровать; какое же из помянутых трех занятий кажется тебе более достойным?.. Предлагаешь поработать? Но, трудясь двенадцать часов в сутки, мы получим здесь лишь по сто двадцать местных грошей, [17] и куда мы с ними поедем?.. Но что нам помешает тогда писать письма, возразишь ты? Слабое утешение, дорогая; личная беседа иной раз позволяет разжиться деньгами, а вот письменные просьбы, как правило, остаются без ответа. Кстати, некоторые люди вменили себе в привычку вообще не отвечать на послания попавших в беду просителей. Итак, если мы ничего не добьемся с помощью писем, нам придется прозябать на каком-нибудь жалком чердаке, забыв о поездке в Мадрид. Оставим же пустые мечтания и будем заниматься тем, что даст нам возможность доехать до Мадрида, чего бы нам это ни стоило, на какие бы жертвы ради этого нам ни пришлось пойти».
«Ах! Неужели ты полагаешь, — отвечала я на речь Климентины, — что меня соблазнят столь постыдные занятия! Из трех тобой названных просить милостыню все же несколько приличней».
«Моя дорогая подруга, — продолжала Климентина, — это нехитрое ремесло не избавит нас от мерзавцев, вселяющих ужас в твое сердечко; неужели ты веришь, будто бы в наш преступный и развратный век мужчины станут подавать милостыню таким девицам, как мы, ничего не требуя от них взамен? Дорогая моя, бескорыстная благотворительность — пустой звук; милостыню теперь подают или из гордыни, или как плату продажной девице; тот, кто раздает нищим монеты, разыгрывает перед своими ближними спектакль либо же намеревается извлечь для себя иную ощутимую пользу. Ныне никого уже не привлекает надежда попасть в рай при помощи щедрых пожертвований. Священники, призывающие нас творить добрые дела, как выяснилось, преследуют корыстные цели. И правда, разве не кажется подозрительным то, что религия, исповедуемая вначале бедняками, предписывает творить милостыню, что религия, вначале гонимая, взывает к благотворительности, и на алтарях, посвященных Богу, рожденному в грязи, понемногу скапливаются золотые монеты? Зато истинная философия, совершенствуя ум человека, ожесточает его сердце... Она показала нам: чтобы сделать разум светлым, необходимо отнестись с недоверием к лживым порывам сердца. Теперь мы понимаем, что открыть для себя истину можно лишь навсегда отказавшись от химеры добра. Но сколько еще несчастных, сбившихся с пути, стремятся к этому мнимому добру!
Советую тебе вместе со мной заглянуть в темные лабиринты души закоренелого развратника: разве ты не видишь, что он страстно желает подчинить себе предмет своей похоти? Человек, не способный испытывать острых ощущений из-за неумеренного распутства, насилует жертву, причиняет ей боль и только тогда получает наслаждение. Он становится деспотом, по-скотски помыкающим несчастными женщинами, ведь обычная любовь не увлекает грязного сластолюбца. Прося милостыню, мы лишь усложняем наше незавидное положение: нам по-прежнему будут угрожать те же самые опасности и, кроме этого, на нас все станут смотреть с презрением. Какой смысл взывать к добрым чувствам прохожих, ведь при виде молодых и красивых нищенок их похоть только распаляется? Ничего не добившись добродетельным поведением, мы явимся причиной множества преступлений».
Я хотела было возразить Климентине, но лакей, принесший обед в номер, прервал ход беседы.
«Обед получился скудноватый, — сказал нам лакей, — госпожа велела мне сообщить вам, что она будет посылать сюда самые скромные блюда, зато вы сможете столоваться у нас