Придерживая подол платья и ступая на дрожащих ногах, я поднялась по деревянной лестнице и вошла в первую дверь на втором этаже.
Хотя о жизни Полины я ничего не знала, её тело, казалось, само вело меня туда, куда надо. Я застыла на пороге, но женщина не дала мне осмотрется — мягко подтолкнула в комнату.
Она взяла молодую горничную за локоть и велела немедленно найти мою камеристку. При этом холодно добавила, что если снова услышит, будто та шляется в конюшне, — отправит ее в прачечную.
— Устала уже находить твою камеристку в обнимку с очередным конюхом… просто нет больше сил, — вздохнула она.
А потом повернулась ко мне так, что рядом с этим взглядом даже генерал Шувалов показался бы застенчивым мальчишкой.
Я вздрогнула. Но потом заставила себя держать лицо.
Дотронулась до кровати с балдахином, украшенным нежной светлой тканью, и на мгновение вспомнила, как сама когда-то мечтала о такой. Вся комната будто подсказывала: здесь живет настоящая барышня из высшего света.
С туалетного столика взяла изящную костяную расческу с мелкими жёлтыми цветочками, распустила волосы и начала неторопливо причесываться. Хотелось как можно дольше потянуть время, прежде чем женщина решит вытрясти из меня всю правду.
— Дай-ка сюда! — она вырвала расчёску из моих рук и пристально взглянула на меня в зеркало. — Говори правду и даже не вздумай снова врать, — тонкие брови сдвинулись к переносице, и она безжалостно принялась распутывать мою густую гриву.
Как же мы были похожи. Полина — моя точная копия, а её мать — почти отражение моей собственной мамы, только более утонченная и изысканная.
— Я не Полина, — глядя в карие глаза женщины за своей спиной, я не смогла солгать.
Не знаю почему, но она слишком напоминала мне мою собственную маму — ту, что растила и воспитывала меня, терпела все мои выходки и всегда заботилась обо мне, даже после моего отъезда из родного дома.
Сейчас это же лицо отражалось в зеркале, не давая мне ни единого шанса притвориться её дочерью.
К моему удивлению, женщина оказалась гораздо более стойкой, чем я ожидала. В обморок не упала, слёзы не хлынули.
Я затаила дыхание, ожидая, что сейчас наступит конец света. Но ничего не произошло. Женщина шумно выдохнула и с явным облегчением прошептала:
— Удалось!
Глава 3. Каково мне в этом чужом мире?
Мама Полины опустилась на кушетку и снова достала свой безупречно белый платок.
— Мы уже и не надеялись, что это станет возможным... — её взгляд на мне изменился. — Моё имя Татьяна Михайловна Ушакова. Я мать нашей милой Полины. А как зовут тебя, дитя, и откуда ты пришла?
Она выпрямилась, стараясь скрыть волнение. Лицо стало строгим, почти холодным, голос — сдержанным и отчуждённым. Она больше не говорила со своей дочерью. Теперь перед ней была незнакомка. Я.
— Меня тоже зовут Полина, но я из другой реальности. Вчера одна очень инициативная гадалка отправила меня в этот... временной поток, — произнесла я, стараясь сохранить спокойствие.
Мои слова повисли в воздухе, и на миг всё замерло. Мне даже показалось, будто кто-то резко вдохнул, но я не обратила на это внимания.
Пока рассказывала, волнение медленно подбиралось ко мне. Я начала ходить по комнате, словно пытаясь справиться с тревогой — или просто убедиться, что всё это реально, и я действительно здесь.
Пространство вокруг вдруг стало казаться ещё более чужим и неприветливым. Осознание того, что я действительно попала в другой мир, обрушилось на меня с такой силой, что перехватило дыхание. Перед глазами замелькали обрывки воспоминаний: лицо гадалки, холод той ночи, дрожь, пробежавшая по спине.
Меня словно выворачивало изнутри — от страха и боли. Я едва не согнулась пополам, прижав руку к животу, пытаясь хоть как-то удержать себя и не потерять контроль.
— Полечка... Полина, присядь, прошу тебя! — в голосе Татьяны Михайловны больше не было ни строгости, ни холода — только тревога и искреннее беспокойство. — Сколько же тебе лет, милая?
— Двадцать два, — выдохнула я, заставив себя дышать ровно. Внутри всё сжалось, и я вновь ощутила странную, чужую слабость, будто тело не до конца принимало меня. Это явно было ненормально.
Сомнение нарастало, как гул в ушах. Я снова взглянула на своё отражение в зеркале: блеск незнакомых глаз, тонкая линия губ — всё было… не моим.
— Что случилось с вашей дочерью? И как вы это всё устроили? — выпалила я, прежде чем успела остановиться.
Интуитивно, будто сам воздух подсказывал, что делать, я положила ладонь — тонкую, изящную — на солнечное сплетение, будто надеясь на миг почувствовать настоящее, живое биение изнутри.
— Встань, душа, на место. Позволь хозяйке жить... — прошептала я, и это было больше, чем просто слова.
В ту же секунду по телу пронеслась горячая волна, и из горла сорвался стон — острый, пронзительный. Перед глазами вспыхнули золотистые искры, осветив тусклую комнату. Мне показалось, что внутри тела Полины что-то дрогнуло, словно откликнулось.
Мать вздрогнула. Её глаза расширились — будто она увидела нечто, что видеть не должна. Татьяна Михайловна что-то воскликнула, но я уловила только тревожный тон.
И вдруг — стало легко. Тепло и спокойно, как будто с плеч упала тяжёлая цепь. Внутри разлилось чувство уверенности — такой, что хоть сейчас можно было скакать в бой и брать крепость.
Я почувствовала себя настолько лучше, что, заметив молодую девушку с косой до пояса и опущенным взглядом, спокойно попросила её помочь мне переодеться и выбрать самое удобное платье.
Белый резной шкаф открыл передо мной наряды XIX века. Удобными их назвать было сложно — но выбора, похоже, особо и не было.
— Татьяна Михайловна, прошу вас, не заставляйте наших кавалеров долго ждать своих дам, — произнесла я, обернувшись так, чтобы камеристке было удобнее надеть на меня турнюр — тот самый каркас, придающий силуэту нужную форму и изящную выпуклость сзади.
Честно говоря, я почувствовала облегчение: наконец-то мой дар оказался мне во благо, а не во вред, как бывало раньше. Пока я мысленно ликовала, камеристка уже успела затянуть корсет, подчёркивая стройную фигуру Полины.
— Зачем вы так поступили? — раздался за спиной голос Татьяны Михайловны, полный упрёка. — Гадалка клялась, что чужая душа исцелит тело моей Полиночки, и тогда мы сможем вернуть её обратно. А теперь что нам делать? — в её голосе дрожала боль, которую она едва сдерживала. Но во мне это