* * *
— Можно я с вами поеду? — спросил Вадик, кидая в сумку шорты.
— Да пожалуйста, — отозвался из ванной Костя. — А почему не со своими?
Они ночевали в домике для гостей, маленьком, похожем на вагончик дешевого мотеля. Две комнаты, выходящие в узенький коридорчик, — во второй Эсфирь Ароновна поселила Марину с мужем, — санузел с раковиной, душем и унитазом и крохотный закуток, в котором впритык поместились холодильник и электроплитка на тумбочке. Когда-то в этом домике жила прислуга — повар с женой-горничной и садовник. Но потом Эсфирь Ароновна от их услуг отказалась, заменила на приходящих из деревни. У Полины была небольшая комнатка-чуланчик рядом с кухней, а водитель и охранник жили в сторожке у ворот.
— Меня тошнит от Галки, — признался Вадик. — Десять лет ее не видел, и еще бы столько не видеть.
— Понимаю. Конечно, поехали с нами. Ты у отца живешь? На Заневском? Мы тогда тебя на «Чернышевской» выбросим. Доедешь?
— Да, спасибо. Слушай, а у тебя что, флюс прошел?
— Флюс? — Костя растерянно схватился за щеку. — Черт, точно. А я и не заметил. Не болит, и опухоль рассосалась.
— Наверно, на нервной почве. Так бывает. Вот у меня в Англии случай был. Вернее, у моего приятеля. У него начался грипп, и он с температурой под сорок пошел в аптеку. А на аптеку напали грабители. Всех на пол положили, кого-то ранили. Потом их полицейские взяли, тоже постреляли немного. Так Дик домой пришел здоровенький, только с грязными штанами. Ни температуры, ничего. А это у тебя что? — Вадик кивнул на термос, который Костя принес из холодильника.
— Мать дубовую кору заварила, зуб полоскать. Так и не пригодилась. Ладно, ты готов? Пойду с бабкой попрощаюсь. Ты не хочешь?
Вадик замялся.
— Передай ей привет от меня. Скажи, что не хотел ее беспокоить. И что позвоню ей обязательно.
— Ну, смотри, дело хозяйское.
* * *
Она лежала на широкой кровати, укрывшись мохнатым зеленым пледом, и смотрела в потолок. Тоска. За окном тоска и здесь тоска. И вообще — вся жизнь одна большая сплошная тоска. Сколько себя помнила — всегда от нее бежала и не могла убежать. Как долгая изнурительная болезнь. Как проклятье. Неужели другие живут без нее, неужели могут радоваться, любить?
Я жил без жизни и умру без смерти. Я целый мир оставил за собой…
И так стало жаль себя, старую, злую, никому не нужную, никем не любимую.
Эсфирь Ароновна тихонько всхлипнула. В дверь постучали.
— Кто там? — слишком громко крикнула она.
— Я, Костя.
— Заходи.
Внучек… Решил-таки отметиться.
— Как ты себя чувствуешь, бабушка?
— Да ничего, нормально.
— Тебе надо поспать.
— Посплю. Все уехали?
— Почти. Только мы с мамой и Вадик остались. Он с нами поедет. Мама машину выгоняет, Вадик собирается. Просили тебя поцеловать.
— Ну поцелуй, — равнодушно сказала она.
Костя нагнулся, задел стакан с водой, стоящий на столике.
— Ну и растяпа же ты! — Эсфирь Ароновна выпустила на волю тот сгусток тоскливой злобы, который душил ее и выжимал из воспаленных глаз едкую слезу. — Ты всегда такой был, как медведь. Шагу не можешь сделать, чтобы не свалить что-нибудь или не сломать. Как хорошо, что тебя из Военмеха выгнали. Поставь таких оборону крепить, и никакого врага не надо. Вытирай, что стоишь!
Он чуть порозовел, но сдержался и промолчал. Нагнулся, достал из-под кровати закатившийся стакан, промокнул бумажной салфеткой лужу на ковре. Выпрямился, комкая ее в кулаке, постоял, глядя под ноги. Она воинственно приподняла подбородок: а ну-ка, скажи что-нибудь! Боишься? То-то же!
— Поправляйся, бабушка, — тихо сказал Костя и вышел.
— Поздно. Слишком поздно, — прошептала Эсфирь Ароновна, уже не сдерживая злых слез.
Глава 20
Света нежилась в ванне. Так бы и не выходила. Так бы и жила здесь. Пены побольше, масла из вербены, чашку кофе, новый детектив, простенький, без психологических вывертов, — что еще надо? Никита возится на кухне, готовит ужин. Какой-то эксклюзив. Машки нет, они вдвоем. Смыть с себя всю тягость вчерашнего дня. Да и сегодняшнего. Конечно, полностью не удастся. Лицо Вероники, испуганное, недоумевающее, нет-нет да и всплывало перед глазами.
Такая смерть… У нее тоже был выкидыш, когда она… споткнулась и упала. Да ладно! Когда Генка, пьяный до поросячьего визга, толкнул ее, и она ударилась животом об угол стола.
Света зажмурилась так, что под веками побежали огненно-зеленые пятна. Нет, не думать об этом, НЕ ДУМАТЬ! Все это было в другой жизни.
Правда, жизнь эта протекала здесь, в этих стенах. И дочка у тебя тоже осталась… из прежней жизни.
— Кит! — закричала Света. Только он один мог спасти ее. Так, как спасал весь этот год.
— Что случилось? — он ворвался в ванную, в клетчатом фартуке и с двузубой вилкой для мяса в руках.
— Спину потри! — жалко улыбнулась она, пытаясь спрятаться за пенный сугроб.
— Да ну тебя, Светка! — рассердился он. — Ты так заорала, что я испугался. Ну и шуточки!
Но увидев ее лицо, он смягчился, положил вилку в раковину, сел на край ванны. Намылил поролоновую рукавичку, провел по спине.
— Эх, маловато корытце, а то я бы с тобой залез.
— Знаешь, какая у меня мечта? — Света посадила ему на нос клочок пены. — Если я когда-нибудь получу что-нибудь в наследство, то отложу сколько надо на Машкину учебу и лечебу. А если еще останется, то куплю… угадай что?
— М-м… Джакузи?
— Ну, с тобой неинтересно! — разочарованно протянула Света. — Ты всегда все знаешь.
— Разве это плохо?
— Хорошо. Но элемент неожиданности теряется.
— Ладно, элемент, парься, а я пойду. Мясо сгорит.
Света расслабленно потянулась, дунула в пену, чтобы полетели пузырьки. Вот так всегда. Он придет, дотронется, скажет что-то — и темное отступит. И даже мысли о прошлом уже не вызывают паники.
Они с Генкой Зурбинским учились в одном классе, сидели за одной партой с первого класса. Дружили. «Ходили», — так тогда говорили. «Она с ним ходит». Куда ходит-то, усмехалась Света. Да какая разница! Вот так и доходились до загса. Только-только по восемнадцать исполнилось. Первокурсники. Она училась на филфаке университета, изучала итальянский, а Генка — в Корабелке. Родители не возражали. Отец к нему за столько