Вот она и показала истинный характер: забитая девчонка с горящими глазами, при одном взгляде на которые хочется подняться и прижать ее к стене, грубо схватив за запястье. Вонзить пару иголок в бархатистую бледную кожу и долго смотреть, как кровь сбегает вниз. Грубо целовать, покусывая нежную кожу. Слушать ее сбившееся дыхание и сдавленные стоны боли. Ты же не думаешь, Ванда, что я их не слышал? Ты не представляешь, как часто я наблюдал за тобой. Не представляешь, как много я о тебе знаю.
Ты прекрасна, Ванда. И станешь еще лучше, когда я помогу тебе раскрыться.
– Я жил в соседнем доме. – До чего же сложно выдавливать из себя эту правильную, до капли выверенную интонацию. – Все лето. Но тебе, полагаю, было вовсе не до того.
– В смысле? – мгновенно ощетинивается она. Подходит поближе к креслу и хватается ладонью за подлокотник, словно боится упасть. Но нет, боится она вовсе не упасть, а понять, что я знаю о ее жизни больше, чем родная мать.
Страх пополам со злостью так и плещется на дне ее глаз.
– В прямом, Ванда. Я знал достаточно о твоем приемном отце, чтобы молча написать рекомендательное письмо в Белмор и помочь тебе оттуда сбежать. Как видишь, у тебя отлично получилось.
На несколько секунд в комнате воцаряется тишина – настолько густая, что кажется, будто можно протянуть руку и прикоснуться к ней. Схватить и выбросить в приоткрытое окно. Ванда сверлит меня взглядом, ее губы дрожат, а дыхание учащается и тяжелеет настолько, что я едва не чувствую его на коже.
Еще немного, моя дорогая, совсем чуть-чуть. Хочу посмотреть, как ты злишься по-настоящему.
– Вы знали?! – переходит на крик она. Всплескивает руками, но так и не отходит от меня. – Вы знали, но додумались только письмо в академию написать?! Вы могли бы пойти в полицию и спасти меня! Спасти раньше, чем… чем…
Кажется, еще мгновение, и на глаза Ванды навернутся слезы, но она лишь хмурится и остервенело трет лицо длинным рукавом халата. И тогда я поднимаюсь с кресла и привлекаю ее к себе – медленно и осторожно, как если бы работал с одним из любимых ножей. Сейчас не время раскрываться и спешить. Моя милая муза должна довериться мне, убедиться в том, что я никогда ее не трону.
Никогда до тех пор, пока она не узнает, кто такой Рид Эллиот на самом деле.
– Ты зарываешься, Ванда, – говорю я с кривой усмешкой, как и положено профессору Эллиоту. Твари. – Но сегодня, так и быть, я тебя прощаю. Или думаешь, что я всесильный благодетель и должен был решить все твои проблемы разом? По доброте душевной?
Мне нравится, как она вздрагивает при слове «благодетель» и как расширяются в ужасе ее глаза, стоит мне закончить предложение. Ванда быстро выпутывается из моих объятий и отскакивает на несколько шагов назад, словно прикосновение обожгло ее не хуже поднесенной к коже зажигалки.
– Так и знала, что вы ничем не лучшего него, – бросает она со злостью и смотрит на меня волком. Пронзительно и с таким отчаянием, будто готова прямо сейчас броситься и разорвать меня на части. – И что хотите за свою «помощь»? Я о ней никогда не просила!
В пару шагов преодолев расстояние между нами, я крепко беру Ванду за подбородок и заставляю заглянуть мне в глаза. Одно властное, жесткое прикосновение, и всякое сопротивление тает, как кубик льда на солнце. Пропадает напряжение в ее лице, опускаются руки и лишь губы все так же плотно сжаты.
Вандой и впрямь очень легко манипулировать.
– Ты даже не представляешь, чего я на самом деле хочу, – выдыхаю я ей в губы. Нас отделяет друг от друга всего четверть дюйма. – И не догадываешься, на что я пошел, чтобы спасти тебя по-настоящему. Или ты не так безнадежна, моя милая муза?
Она хватается за мое запястье, дергается и пытается вырваться, но не может сдвинуться с места. Нет, дорогая, теперь я не отпущу тебя, даже если ты хорошо попросишь. Я и так потратил кучу времени, чтобы загнать тебя в мое логово. И открылся тебе слишком рано.
Но что я могу поделать, если ты так хороша? Почти идеальна. Почти.
– Нет, – отчаянно шепчет она в ответ. – Пожалуйста, не надо. Я сделаю что угодно, я никому не скажу, только не надо. Я…
– Ты прекрасна, Ванда, – довольно ухмыляюсь я, почти касаясь ее губ своими. – И станешь только прекраснее.
– Пожалуйста!
Я провожу тыльной стороной ладони по ее острой скуле, чувствуя под пальцами крупную дрожь и удивительное тепло. Надо же, а ведь за годы я почти отвык от этого ощущения. Обычно мои музы слишком уж холодные.
Но не Ванда. Нет.
Одно движение, и из внутреннего кармана накинутого поверх водолазки пиджака я достаю небольшой стеклянный кубик. Внутри, поблескивая пыльцой на крыльях, покоится ярко-синяя бабочка – экземпляр такой же уникальный, как моя милая муза.
– Ты и правда никому не скажешь, дорогая Ванда, – говорю я и оставляю короткий, болезненный укус на ее нижней губе. Солоноватый привкус крови оседает на языке, и я на секунду прикрываю глаза от удовольствия. – Потому что иначе у нас с тобой будет совсем другой разговор. И ты наверняка догадываешься какой.
В страхе кивнув, она облизывает губы и замирает на мгновение. Смотрит на меня с долей удивления и стискивает в руках стеклянный кубик, будто драгоценное сокровище. Не ломай комедию, моя милая, я прекрасно знаю, что ты попытаешься его выбросить. А потом спрячешь там же, где остальные мои подарки. Потому что ты тоже не можешь избавиться от мыслей обо мне.
– А ведь я спас тебя, – говорю я напоследок, застегивая верхние пуговицы ее халата. Воротник безнадежно испорчен парой пятен крови. Какая жалость. – И в глубине души ты мне благодарна, правда? Ты ненавидела его.
Так же, как будешь ненавидеть меня. Но мы это исправим, дорогая Ванда. И очень скоро.
– Больной ублюдок, – выдыхает она гневно, но не смеет и двинуться лишний раз. Хоть какая-то польза от крысы вроде Уилсона: он отлично выдрессировал мою милую музу. – Я буду молчать, только если ты меня не тронешь.
– О, это мы еще посмотрим. Рано или поздно, дорогая Ванда, ты попросишь меня об этом сама.
И ее терпение лопается, как воздушный шарик, даже хлопок на месте – это Ванда вылетает из комнаты, со всей силы грохнув дверью. Ее не волнует ни близость комендантского часа, ни