Нужно отвлечься, вот и все. Подумать о лекции по черчению или вспомнить, что на следующей неделе нам сдавать первый проект по дизайну. Разве не из-за этого я выбрала именно архитектурный факультет? Телефон снова вибрирует.
– Слушай, да нет в этом ничего особенного, – тараторит Микаэла по правую руку от меня, запихивая в рот одну булочку с корицей за другой. – Ему просто нужна жертва, чтобы самоутвердиться. Если не будешь реагировать, то рано или поздно его отпустит. Наверное. Брата-то его так и не отпустило, он каждый год новичков кошмарил. Может, у них в семье проблемы? Нормальные люди так себя не ведут.
Судя по всему, нормальные люди просто не поступают в академию Белмор. И то ли у ректора чутье на сумасшедших, отбитых и обиженных жизнью, то ли списки составляет лично Рид Эллиот. Впрочем, тогда в академии наверняка было бы пруд пруди темноволосых кареглазых девушек. Именно такие ему нравятся. Такие, как я.
Стакан апельсинового сока я выпиваю залпом в надежде, что кисловатый привкус перебьет не к месту всплывшее воспоминание о вкусе крови. Увы. И телефон этот чертов никак не затыкается! Не выдержав, я лезу в сумку и провожу пальцем по экрану, чтобы разблокировать.
«Ты издаешь просто чудесные звуки во сне».
Вдоль позвоночника пробегает уже знакомый холодок, и я нервно ерзаю на стуле с высокой спинкой. Мне ничего не стоит представить, как Рид заглядывает в нашу комнату посреди ночи. Боже мой! Но едва ли преподаватель может позволить себе бродить где попало после комендантского часа, особенно по общежитию, куда они вроде как вообще не ходят. Но так еще хуже.
Я нервно сглатываю и перехожу к следующему сообщению.
«И зря прячешь свои шрамы, моя милая муза».
Рука непроизвольно тянется к низу живота. Я делаю вид, что разглаживаю складки на юбке, а сама провожу ладонью по растянувшемуся под тканью длинному косому шраму. Единственный подарок от ублюдка-отчима, который останется со мной на всю жизнь и будет напоминать о нем даже теперь, когда его и на свете-то нет. Мать тогда сказала, что это не он решил развлечься с ножом, а я сама неудачно свалилась. Свалилась, черт побери! В полиции все тоже свалили на подростковые разборки: мы с Ларсоном тогда в очередной раз поцапались.
«Рано или поздно я сотру их с твоей прекрасной кожи».
Подумать только, до Рида никто не называл хоть что-то во мне прекрасным. Я криво улыбаюсь себе под нос и не понимаю, чего мне хочется больше: отбросить телефон в сторону и пойти как следует отмыться или позволить легкому возбуждению, зародившемуся в нижней части живота, превратиться во что-то большее. Боже мой, это же угроза, Ванда, ты совсем не в себе?
Вероятно, я не в себе с тех самых пор, как отчим превратил меня в послушную игрушку. А Рид – прекрати, зови его профессором Эллиотом, пока это не зашло слишком далеко! – вытащил меня из этой тюрьмы. Освободил. Спас.
Спас. Сломал. Спас. Сломал.
Орехи встают поперек горла, я отодвигаю тарелку с остатками завтрака и нервно оглядываюсь по сторонам: ничего особенного, просто студенты болтают и собираются на занятия. Большие часы над двойными дверями показывают половину девятого, через пятнадцать минут уже начнется первая лекция. Никто в мою сторону даже не смотрит, но я уверена, что Рид видит каждый мой шаг. Каждый.
Потому что иначе его сообщения я объяснить не могу.
«Ты хочешь, чтобы я спасал тебя вечно, дорогая Ванда?»
И пришло оно всего лишь пару минут назад, как раз когда мы с Генри в очередной раз схлестнулись. Рид что, сидит где-нибудь в комнате охраны и смотрит камеры перед началом занятий? Ему настолько нечего делать? Все тело на мгновение напрягается, я сглатываю и встаю из-за стола – похлопываю себя по одежде, осматриваю сумку изнутри, но никаких камер там нет. Ни жучков, ни чужих вещей – ничего, что могло бы помочь ему следить за мной.
– Ты в порядке, Ванда? – Микаэла поднимает на меня взгляд, но я ее почти не замечаю. Мне кажется, будто низкий глубокий голос Рида грохочет у меня в голове, озвучивая все, что он мне написал.
Телефон вибрирует прямо в руках и на экране высвечивается новое сообщение:
«Ты привыкнешь».
Да чтоб тебя! Я со злостью закидываю телефон обратно в сумку, молясь, чтобы экран не пошел трещинами, и пулей вылетаю из столовой. Кажется, в спину мне кричит Микаэла – а может, это Генри и его дружки. У меня есть проблемы посерьезнее заигравшихся во власть первокурсников, пусть даже один из них и впрямь староста. Что они мне сделают? Опозорят? Позор, который я уже пережила, им и не снился.
Рид – совсем другое дело. И мне становится по-настоящему страшно, когда я понимаю, что действительно ему благодарна. Что мне и впрямь немного понравилось сходить с ума от опасности, оставшись с ним наедине. Что я действительно могу рано или поздно прийти к нему сама.
Не сходи с ума, Ванда. Пожалуйста.
Уже слишком поздно. Слишком. И на ближайшей лекции по черчению в каждой линии я буду видеть длинные иглы, насквозь пронзающие тела засушенных синих бабочек.
Муза
Вода до боли обжигает кожу, но я и не думаю немного поменять температуру, наоборот, выкручиваю кран сильнее и закусываю нижнюю губу. Только бы не расплакаться, только бы не стать такой же слабой, как и раньше. Схватив с полки жесткую мочалку, тру ею запястья, основание шеи и талию – тру каждый участок кожи, где сегодня меня касались руки Рида.
Случайно, незаметно и осторожно, будто он и впрямь опасался, что кто-то заметит его маленькую игру, но все же. Только что-то не так. Я готова содрать кожу в кровь, точно как дома, но его прикосновения не чувствуются грязными. И каждый раз, ловя на себе его взгляд или прислушиваясь к звуку его голоса, где-то глубоко внутри меня просыпается скользкая, гаденькая благодарность.
Неправильная. Чужая. Странная.
Не должна я быть ему благодарна, этот ненормальный не сделал для меня ровным счетом ничего – это все ради него. Потому что ему нравится издеваться над людьми, потому что ему хочется свести меня с ума или даже что-нибудь похуже, потому что