Даже если мы никогда не спали, что бы там ни болтали в академии. То, что произошло между нами в его комнате и в саду не считается. Глупое недоразумение, о котором я вспоминала полторы недели кряду, будучи не в состоянии уснуть и ворочаясь в постели с мыслями о Риде и его проклятом вкусе.
И вот он снова напоминает мне о том, насколько я беззащитна и уязвима рядом с ним. Насколько легко меня одолеть. Поднимается с кресла и одним движением разворачивает меня лицом к столу, прижимаясь ко мне всем телом. Я чувствую его тепло и легко разгоревшееся возбуждение – член упирается мне в задницу, но Рид, в отличие от меня, держит себя в руках. Как, черт побери, это у него выходит?
– Катись к чертям, – усмехаюсь я на выдохе, но быстро умолкаю, когда он заставляет меня наклониться: прижимает голову к столу, крепко ухватив меня за волосы. Сволочь.
– Мы ведь учились слушаться, Ванда, – тянет он и медленно, с явным удовольствием задирает мою длинную юбку. Скользит пальцами по бедрам, поддевает резинку на чулках, проводит вдоль кружева на нижнем белье и довольно смеется. Его низкий бархатистый смех сводит меня с ума. – Но тебе нравится быть плохой девочкой, правда?
– Нет, – отвечаю я быстрее, чем успеваю подавить собственное упрямство. Я должна была сказать «да». Пора перестать строить из себя недотрогу и признать, что у меня сносит крышу от одного взгляда на это чудовище, он ведь и так это чувствует. Всего один поцелуй и пара прикосновений, а белье уже намокло.
Тебе должно быть стыдно, Ванда.
Но мне не стыдно.
– Врать тоже придется отвыкнуть, милая.
И он стягивает белье вниз, второй рукой все так же прижимая меня к столу и не позволяя двигаться. Только я и не собираюсь. Прикрыв глаза от удовольствия, я даю свое молчаливое согласие на все: кажется, если Рид попытается провернуть со мной то же самое, что и в прошлый раз, возьмется за нож или достанет из стола веревки, я не стану сопротивляться. Однако у него другие планы. Совсем другие.
Я закусываю нижнюю губу, когда тепло его прикосновений исчезает. Длинная указка из гладкого пластика скользит у меня перед глазами и вскоре пропадает из виду, и я уже догадываюсь, что меня ждет. Догадываюсь даже до того, как над ухом вновь звучит голос Рида:
– Тебе понравилось танцевать с Майклом, Ванда? – Указка со свистом опускается на мою обнаженную задницу, и с губ срывается стон болезненного удовольствия. Боже. – Прикасаться к нему? Понравился его голодный взгляд, дорогая?
Каждый вопрос сопровождается новым ударом, и я едва не извиваюсь на столе в попытках держаться. Ноги слабеют, кожа на ягодицах горит от болезненных прикосновений, а в голове бьется одна-единственная мысль: только бы он не останавливался. Как, черт возьми, у него получается так на меня влиять? Я должна ненавидеть боль, бояться ее, но когда боль причиняет Рид… Кажется, будто он был создан для этого. Делать больно правильно умеет только он.
– Нет, – срывается с губ между приглушенными стонами.
– Молодец, милая, ты учишься говорить правду, – мурлычет Рид, и по голосу слышно, что он улыбается. Ухмыляется. Улыбаться чудовище попросту не умеет. – А выводить меня из себя? Признай, дорогая Ванда, в тот вечер ты была в восторге.
Хочется развернуться и послать его куда подальше, но он крепче прижимает меня к столу и еще раз шлепает по заднице указкой, срывая с губ новый стон. Урод. Гад. Тварь.
Пожалуйста, еще немного, чтобы я действительно сошла с ума от восторга.
Но он замирает, будто прочитав мои мысли. Проводит ладонью по раздраженной коже, вынуждает меня еще сильнее прикусить нижнюю губу и почувствовать знакомый привкус крови на языке.
Хватит. Еще. Нет, хватит.
Еще. Еще. Еще.
– Пошел ты, – ухмыляюсь я из последних сил. Пусть он снова выйдет из себя, пусть разозлится и вновь сделает мне больно.
– Послушание, Ванда, – шепчет Рид довольно и чуть отстраняется. – Ты должна слушаться, иначе у нас ничего не получится.
Я уверена, что за этими словами должен последовать еще один удар, но вместо этого Рид разводит мои бедра в стороны и бесцеремонно, без подготовки проталкивает внутрь указку. Боже. Мой. Из груди вырывается сдавленный выдох, я стараюсь покрепче свести бедра и выпутаться из цепкой хватки Рида, но он не позволяет мне даже шевельнуться.
– Будь хорошей девочкой, дорогая, – улыбается он, погружая указку глубже и шумно выдыхая. – И тогда, может быть, я дам тебе то, чего ты так хочешь. Думаешь, я не видел твоих горящих глаз, когда ты пришла? Ты сходишь с ума, моя милая муза, и не знаешь, куда себя деть. И знаешь, что сводит тебя с ума?
Ты, урод. Но я не могу произнести ни слова, только шумно дышу и подаюсь бедрами назад, чтобы получить хоть немного удовольствия. Но вместо члена Рида внутри меня скользит безличный кусок пластика, и стоит немного переборщить, и все кончится плачевно. И я не понимаю, какого черта это так меня заводит.
Рид ошибся, я уже сошла с ума.
– Я, милая, – произносит он, прежде чем прикусить мое ухо и вытащить указку целиком, а затем вновь толкнуть ее вперед.
Не знаю, какие точки внутри меня он задевает и как ему это удается, но в нижней части живота все туже затягивается узел возбуждения. Колени предательски дрожат, соски неприятно трутся о жесткую ткань блузки. Еще несколько мгновений, и я кончу. Нет, закончусь как человек, и останется лишь Ванда-животное, готовая на коленях молить Рида Эллиота о продолжении.
Пожалуйста, отдай мне всего себя. Сделай мне больно. Люби меня. Люби меня хотя бы так, как умеют чудовища. Болезненно. Жестоко. Физически.
Пожалуйста.
И когда до оргазма остается всего пара коротких движений, буквально несколько секунд, проклятая указка с грохотом валится на пол. Рид оставляет меня ни с чем, заставляет изнывать от боли и желания, скулить и извиваться в его руках. Разве я не была послушной сегодня? Разве я не заслужила немного любви? Но сил задать эти вопросы у меня нет.
– Вот так, дорогая Ванда, – произносит он совсем другим голосом, и я слышу шорох одежды позади. – Сегодня ты наконец чему-то научилась. Молодец.
Ладонью он крепче сжимает мои волосы и тянет назад, вынуждает запрокинуть голову и вновь заскулить от боли. Горячее дыхание обжигает шею, а жар его тела щекочет чувствительные бедра. Трахни меня, боже мой, я больше не выдержу, тварь. До чего же смешно, что в