После набившегося в уши треска мотора прибрежная тишина оглушала.
Одуряюще пахло нагретой болотистой сыростью – мыс ещё не успел до конца просохнуть. Натан, прикрыв глаза, вдохнул шумно, полной грудью, украдкой разминая онемевшую за время дороги поясницу.
Всё же хороший он, город С***. В Петрограде сейчас, надо думать, промозглый холод и ветер, и без плаща в удовольствие не походишь, а здесь – весна во всю ширь и солнце шпарит так, что даже в белом летнем кителе жарко, впрочем, местами уже желтовато-сером – за время пути на него села пыль. К которой поручик отнёсся снисходительно: он был слишком рад окончанию муторной, тряской езды и не обращал внимания на пустяки.
Пока Титов с написанным на лице аршинными буквами блаженством оглядывался и жадно пил свежий, душистый воздух, Брамс торопливо разоблачалась. Побросала амуницию на сиденье, кое-как поправила причёску и вынула из багажной сетки саквояж.
– Ну что, пойдёмте? – предложила Аэлита нерешительно, хотя очень старалась, чтобы голос прозвучал твёрдо.
Недовольство и смущение отступили, но теперь в груди у неё ворочался неприятный холодок тревожного предвкушения. Ей и хотелось наконец почувствовать себя настоящим следователем, но больше прочего страшно было как-нибудь нелепо оплошать рядом с почти безупречным Титовым.
– Да, поспешим, – согласился поручик и махнул рукой куда-то вперёд и влево, где сквозь зелень угадывались фигуры: – Вон, кажется, они.
Пока под ногами осыпалась щебёнка, всё было хорошо. Потом та сменилась влажным песком утоптанной тропы, идти стало даже легче, но в десятке саженей от нужного места песок под ногами начал хлюпать, потом вовсе раздаваться в стороны. Титов в нерешительности замер и оглянулся на вѣщевичку. Вид у той был грустный, обиженный, но Аэлита продолжала упрямо следовать за поручиком, хотя её тонкие ботиночки явно уступали в надёжности и прочности форменным сапогам, побывавшим в руках у вѣщевика и потому непромокаемым.
– Что случилось? – спросила наконец Аэлита угрюмо. – Мы идём?
– Ничего не случилось, – вздохнул Натан.
Дальше между купами жёлтой прошлогодней травы, под горстями буро-серых перепрелых листьев явственно блестела вода, и было очевидно, что к концу пути девица Брамс вымокнет в лучшем случае по колено. Даже если обувка её не промокнет насквозь, всё равно она слишком коротка для подобных прогулок и непременно начерпает. На улице хоть и тепло, но не июль, вода явно холодная; а если эта упрямая особа сейчас по его, поручика, вине и недосмотру заболеет – он себе вовек не простит.
О том, чтобы вернуть вѣщевичку назад, не могло идти речи: подобным предложением Титов рисковал нажить себе смертельного врага.
Мужчина ещё раз огляделся, не нашёл ни единого сухого пути и с решительным видом обернулся к спутнице.
Кажется, Брамс прочитала на его лице нечто нехорошее, потому что обеими руками судорожно сжала ручку саквояжа, а большие зелёные глаза глядели с испугом и неуверенностью.
– Я сама его понесу, – упрямо выдохнула Аэлита.
– Не возражаю, несите, – кивнул Титов и решительно шагнул к ней. – А я понесу вас.
Брамс рефлекторно отпрянула и, запнувшись, едва не оступилась, но мужчина успел поддержать её под локоть, после и вовсе легко, без видимого усилия, подхватил на руки.
В первое мгновение вѣщевичка лишь испуганно охнула и замерла, словно мышь под веником, а потом вдруг энергично завозилась, пытаясь вывернуться из мужских рук, но не заверещала, а прошипела сердитой кошкой:
– Поставьте меня сей же час! Вы… Вы! Что вы себе…
– Не дёргайтесь, Аэлита Львовна, – ровно попросил поручик. – Не удержу – рухнете, а вода холодная. Опять же, грязь.
Сердито сопеть вѣщевичка не перестала, но возню оставила – кажется, купание её не прельщало. Прогулка по колено в холодной воде, видимо, тоже, потому что она замерла, обеими руками обхватив саквояж и прижав к себе, словно родное дитя. Лицо её в первое мгновение сделалось бледным от негодования, а потом его начала заливать краска.
Натан бросил на неё единственный взгляд, но поспешил отвести глаза. Встрёпанная, пунцовая от смущения и сейчас совсем не боевитая, Брамс выглядела исключительно забавно, чем вызывала невольную улыбку, и мужчина разумно опасался, что его веселье совсем не порадует и без того сконфуженную вѣщевичку.
Невысокая, изящная Аэлита вместе со своим рабочим инвентарём весила совсем немного, ноша оказалась необременительной, а путь – коротким, так что Титов не успел даже запыхаться.
Ивняк здесь был реже, перемежался обширными проплешинами голой травы и камыша, и за ними открывался захватывающий дух вид на устье – широкую гладь, по которой медленно скользила одинокая баржа. Дальний берег большой реки лишь угадывался в лёгкой дымке.
Группа, к которой служащие сыска направлялись, состояла из четверых: городового, грузного широкого мужчины в годах; двух медиков – молодого рослого парня с широченными плечами, настоящего богатыря, и сухощавого невыразительного типа средних лет; крепкого мужика неопределённого возраста, заросшего густой русой бородой до самых бровей. Последний, очевидно, был тем самым рыбаком, обнаружившим тело: на ногах его имелись высокие, до бедра, болотные сапоги, верёвками притянутые к ремню, в одной руке он держал пару смотанных удочек, а в другой на проволочной низке висели, продетые через глаза, четыре крупных рыбины.
Увлечённые своими делами, полицейских они заметили только тогда, когда до места оставалась пара саженей.
– Ох, батюшки-светы! – высказался за всех городовой. – Ты что, нехристь, делаешь? Девку-то зачем притащил?!
– Во-первых, извольте по форме обращаться к старшему по званию, – холодно осадил его Натан. Даже с Брамс на руках он умудрялся выглядеть внушительно. Одно слово – офицер. – А во-вторых, немедленно извинитесь: это не девка, как вы позволили себе высказаться, а полицейский эксперт-вѣщевик.
Говоря это, Титов высмотрел какой-то валун и аккуратно установил на него Аэлиту. Очутившись на свободе, та оправила одежду, переложила саквояж из руки в руку и ощутила себя гораздо увереннее. И даже не забыла благодарно кивнуть мужчине.
Все те сажени, что Натан нёс её на руках, Аэлита продумывала отповедь, в которой бы холодно поблагодарила поручика за попытку помочь, но вежливо попросила впредь так не делать. И сердилась на себя за