Вышел поручик в глубокой задумчивости. Пока связать с Наваловой новую жертву не получалось, кроме чисто внешнего сходства. Исключать знакомство двух женщин пока не стоило, Аглая наверняка пользовалась услугами портних. Однако образ жизни у них был настолько разный, что Титов затруднялся представить себе человека, которого эти несчастные могли бы одинаково сильно обидеть.
Автомобиль Натан отпустил возле больницы: у шофёра оканчивалось дежурство, а сам поручик намеревался зайти после в Департамент. Титов в охотку преодолел расстояние пешком. Мелкая серая морось не тревожила, даже напротив, заметно освежала.
Однако до двадцать третьей комнаты Натан не дошёл. В здание он попал через главный подъезд, и там дежурный сообщил ему о вызове Чиркова, так что поручику оставалось лишь послушно предстать пред грозные очи начальника.
Чирков оказался не в духе. Ворчал Пётр Антонович со вкусом, пространно и обстоятельно, вспоминая буквально всю свершённую несправедливость с самого сотворения мира, и уже через минуту Титов против воли перестал его слушать, вместо того украдкой разглядывая персидский ковёр на стене, а вернее – богатую коллекцию холодного оружия, висящего на нём.
Натан любил оружие. Без шашки у бедра первые годы в полиции Титов чувствовал себя словно голым, и хотя за минувшее время пообвыкся в компании одного только нагана, всё равно скучал. Надёжная подруга, служившая на войне верой и правдой, не раз спасшая кавалеристу жизнь, осталась дома, на попечении сестры, да и какой он рубака после ранения?
Смерть на войне никогда не виделась Титову трагедией, потому что казалась естественной, верной. Что может быть правильней для офицера, нежели погибнуть, исполняя свой долг? Поэтому об отце, чью жизнь забрала Великая война, он хоть и грустил, но сдержанно и светло: понимал, что тот иначе не мог, и сейчас – там, где он находится после смерти, – подполковник Илья Титов пребывал в покое и мире.
А вот такой смерти, какую приняли две совершенно разные женщины в последние несколько дней, Натан не принимал. Неправильно это, гадко, и, наверное, именно подобные чувства позволили молодому корнету, не мыслившему себя вне армии, после тяжёлого ранения смириться с тем, что офицерской карьеры ему не видать, и прижиться на полицейской службе.
– …Любезный Натан Ильич, я надеюсь, мы с вами друг друга вполне поняли? – подытожил свою ворчливую речь Чирков.
– Разумеется, Пётр Антонович. Будет исполнено в кратчайшие сроки, – своевременно очнулся от созерцания Титов.
– Ну и хорошо. Я на вас рассчитываю! – кивнул полицмейстер, задумчиво пожевал губами, побарабанил пальцами по столу, а потом осведомился совсем другим тоном, уже гораздо теплее: – Как там Алечка?
– Простите, не понял вопроса, – растерялся поручик. – Что значит – «как»?
– Как показывает себя в работе, не тяжело ли ей?
– Ей явно интересно, – осторожно подбирая слова, ответил Натан, – и как вѣщевичка она показывает себя безукоризненно, никогда прежде мне не доводилось работать с такими специалистами. Да и в остальном Аэлита Львовна – весьма серьёзная, умная и достаточно бесстрашная девушка. К знаниям тянется, трупов не боится.
– Трупов?! – охнул Чирков, даже приподнялся на месте. – Каких трупов?!
– Тех самых, – совершенно обескураженный реакцией полицмейстера, ответил Натан. – Утопленниц, о которых мы только что разговаривали.
– Вы её что – к трупам потащили?! – возмутился хозяин кабинета.
У Титова вновь возникло странное чувство, словно окружающий мир располагается где-то в стороне, поодаль, и с ним происходят непонятные метаморфозы. В прошлый раз ощущения эти были связаны с некими мистическими проявлениями и странными снами, а сегодня вот Натану было дико и странно смотреть на вроде бы обыкновенного, знакомого человека.
– А что я, простите, должен был делать с полицейским экспертом-вѣщевиком?! – нахмурился Титов.
– Но она же барышня! А вы – к трупам! – продолжил негодовать Чирков, но как-то неуверенно и неубедительно.
– Я вас положительно не понимаю, Пётр Антонович, – напряжённо проговорил поручик. – Третьего дня лично вы в этом самом кабинете рекомендовали мне её как прекрасного специалиста и уверяли, будто её женский пол не играет роли. Что ж, я сейчас полностью согласен с этим утверждением, вѣщевик Брамс отменный, и голова у неё работает как надо. И что теперь не так? К слову, а почему Брамс до сих пор не привлекали к расследованиям, а нынче вдруг передумали?
Чирков молчал и столь откровенно демонстрировал раскаяние и чувство вины, что Натан не удержался, решил проявить наглость и воспользоваться моментом: вдруг да и получится выяснить, что за загадка?
– Да Людмила это всё, – вздохнул наконец Чирков. – Кузина моя, матушка Аэлиты.
– Что – всё?
– Поймите меня правильно, Натан Ильич, она женщина серьёзная и ответственная, родственница опять же. Ну да вы видели Алечку, и батюшка у неё, Лев Селиванович, тоже не от мира сего, а живём-то мы тут, на этой самой земле, вот Людушка и пытается, по своему разумению, так сказать…
– Пытается что?
– О семье заботиться, – пояснил он. – Повода отказать Аэлите в месте у меня не было, да и пошла бы она назло в Охранное отделение, там бы не миндальничали. Вот и взял. Но Людмила просила девочку беречь, мол, перебесится и плюнет на это всё, заскучает – обратно в науку свою нырнёт.
– И что переменилось теперь?
– Так вы вот приехали, – развёл руками Чирков с написанным на лице смущением.
– И? – вновь уточнил Натан, у которого никак не получалось ухватить суть.
– Ну вот Людмила и решила – вдруг у вас с Алечкой что и сладится. Совместная работа, она, знаете ли… Поймите меня правильно, я был против, но Татьяна Павловна моя тоже её поддержала. Что теперь, домой не возвращаться, что ли? Поймите меня правильно, любезный Натан Ильич, и не серчайте, – виновато развёл руками полицмейстер. – И будьте как-то… помягче с Алечкой, берегите её вот от такого.
– Благодарю за пояснения, – ровно проговорил Натан, поднимаясь с места. – Разрешите идти?
– Идите, поручик, – вздохнул Чирков, махнув ладонью.
Понять у Титова получилось, а вот «не серчать» – не очень. Он покинул кабинет, аккуратно прикрыл за собой дверь, миновал приёмную, вышел в коридор. Сделал несколько шагов в нужном направлении и замер на месте, заложив большие пальцы за ремень.
С полицмейстером всё было ясно и даже не особенно удивительно: вся его наружность как бы говорила о мягкости и покладистости. Он на дух не выносил интриг и весьма