Эти двое вернулись из У*** уезда, где долго вели запутанное дело об отравлении богатого землевладельца и о полутора десятках наследников. Знакомство «новеньких» началось осторожно, со взаимного «прощупывания», но через четверть часа следователи оказались удовлетворены результатом осмотра и легко перешли на «ты».
Потом Элеонора предоставила ответ из Б*** уезда, в котором сообщалось, что Пётр Короб не далее как вчера утром отбыл обратно в столицу губернии вместе со своей пегой кобылой, и советовали ожидать его сегодня, если вчера ещё не прибыл. Титов с радостью воспринял эту весть – отчаянно не хотелось ехать через всю губернию для разговора с единственным возможным свидетелем.
Поделились своими новостями и Шерочка с Машерочкой, только больше это походило на байку, чем на доклад, – харизма мешала Шерепе говорить коротко и по существу, когда имелась прекрасная возможность этого не делать.
Только Аэлита, странно нахохлившись, помалкивала в углу, рассеянно покручивая за ручку чашку на блюдце и витая в своих мыслях. При виде Брамс Натану сразу вспомнились вчерашние чувства, события и слова и сделалось неловко, поэтому он не стал вовлекать девушку в разговор и выяснять, имеются ли у вѣщевички новости или нет. Успеется ещё.
И на том бы сыскари, наверное, мирно разошлись, но день сегодня был особенный.
– Машков, доставай, – в конце чаепития проговорил Федорин.
Владимир в ответ кивнул, поднялся к шкафу. Послышалось звяканье, и вскоре на столе появился ополовиненный штоф, плотно заткнутый пробкой, и несколько рюмок, количество которых очевидно не соответствовало числу собравшихся. Посуды удостоились Шерочка с Машерочкой, сам Федорин, его молчаливый приятель, Натан и Элеонора.
– Это что? – растерялся Титов. Вариантов имелось немного, но ощущение было странное: к питию на службе поручик, мягко говоря, не привык. – И почему не всем?
– Остальным не положено, – коротко отозвался Федорин, не вдаваясь в подробности. Уточнять почему, Титов не стал: местным виднее.
– Вы что, планируете вот это одобрить? – возмущённо проговорил Антон Денисович, когда Машков символически плеснул в рюмки и убрал штоф на место. – И ладно бы был повод!
– А вы считаете, что повода нет? – ровно спросил Натан, искоса поглядывая на Валентинова. Остальные служащие уголовного сыска затихли, наблюдая за разговором. Федорин недовольно морщился, тоже бросая на Валентинова взгляды, но пока тоже молчал.
– Нет, ну если кто родных потерял – так оно и ладно, личное дело каждого. Но не в таких же масштабах, в самом деле, что и Чирков даже как будто не возражает! И вы вот ещё туда же, – проворчал он.
– Так, может, я тоже кого-нибудь потерял?
– Да не в этом дело, – отмахнулся Валентинов. – Каждый день кто-то умирает. Что, в Восточной войне мало людей погибло? Только такого культа из этого не делают ни у нас, ни на островах.
– В Японии день окончания Восточной войны – день памяти и единения семьи, – прохладно возразил Титов. – Даже несмотря на то, что они в этой войне получили за океаном изрядный кусок так нужных им земель и ещё более вожделенную независимость.
– Да неважно это, я вообще о другом, – снова отмахнулся Антон Денисович. – Ну да, умерли люди, жалко, но зачем делать из этого общенациональную трагедию-то? Да ещё так, словно это именно мы победили.
– А кто, если не мы?
– Союзники! – всплеснул руками следователь. – Если вы не в курсе, то там не одна только Россия воевала. То есть я не умаляю подвига наших солдат, – снисходительно улыбнулся он, – однако не они судьбу войны решили. Опять же, война-то не зря мировая, а то можно подумать, что только мы на Западном фронте и воевали. А Германия, а…
Он говорил увлечённо, хорошо говорил – он вообще умел говорить, это Титов уже понял. Поручик только не понимал, почему не перебивает и всё это слушает и почему слушают остальные. Морщатся и, без тоста выпив горькую, молчат.
И в какой-то момент терпение вдруг лопнуло – без шуток, Натан словно бы слышал, как в голове или сердце что-то с тихим хлопком оборвалось. Он резко встал… а дальнейшего не мог ожидать никто из присутствующих. Да даже если бы ждали, всё равно не успели бы среагировать, слишком быстро всё произошло.
Вот только что Валентинов разглагольствовал об ошибках командования, о посредственности проведённой Российской империей кампании и том, на что можно было потратить ушедшие на войну деньги, – а вот уже стонет на полу, держась за лицо, и над ним стоит, судорожно стискивая кулаки, поручик.
– Ах ты мразь, дерьма кусок, – выцедил он сквозь зубы, нависая, словно примериваясь, чтобы ударить лежащего ногой. – Да если ты ещё раз…
– Натан, прекрати! – бросился к нему сидевший рядом Машков, схватил за плечо – и сам получил, с левой в ухо, да с такой силой, что в голове зазвенело. Отступил, сохраняя равновесие, запнулся о стул и с грохотом полетел на пол.
Федорин с Шерепой тоже подскочили, но замешкались, напоровшись на совершенно невменяемый взгляд поручика – пустой, злющий, словно у бешеного зверя. Титов вновь развернулся к пытающемуся отползти насмерть перепуганному Валентинову, однако помощь к тому пришла с неожиданной стороны: на следователя, озадачив этим порывом всех, начиная с самой себя, бросилась Брамс.
Брамс подлетела к поручику, схватилась обеими руками за мундир на его груди и торопливо затараторила:
– Натан Ильич, ну не нужно, ну прекратите, что вы делаете? Вы же его убьёте! Натан Ильич, ну пожалуйста!
Титов дёрнулся, то ли намереваясь оттолкнуть, то ли вовсе ударить, и Аэлита инстинктивно зажмурилась, но – не отпустила. Этот порыв её оказался удивительно верным, вѣщевичка в кои-то веки проявила не свойственное ей обычно чутьё человеческих устремлений: поднять руку на женщину Натан не мог, и этот глубокий внутренний запрет оказался тем толчком, который заставил мужчину очнуться. Сознание начало понемногу проясняться – с пульсирующей в затылке боли, с накатившей апатии и равнодушия, с клонящей к земле слабости, навалившейся на плечи и заставившей пошатнуться.
– Да вы сумасшедший! – гундося из-за разбитого носа, воскликнул Валентинов, поднимаясь на ноги. – По вам лечебница плачет!
– Антон Денисович, Христа ради, уйдите отсюда! – махнул на него рукой Федорин, рассматривая рассечённую и сильно кровящую бровь Машкова. – Не то ещё я от себя добавлю.
– Уйду, будьте покойны! – прошипел тот и выскочил за дверь.
– Тяжёлая у тебя рука, поручик, – проворчал Владимир, морщась.
– Прости, я… – неловко пробормотал Титов и покривился от боли в голове. – Кой чёрт этого хлыща за язык тянул!
– Нет, ну Валентинов мразь, спору нет. Но я не понял, с чего ты так взбеленился, – задумчиво заметил Шерепа. – Вроде ничего нового