– Алечка, что с тобой?! – ахнула Людмила Викторовна Брамс, когда дочь заявилась домой чумазая и присыпанная прелой хвоей.
– Нас с господином поручиком взорвать пытались, но неудачно, – легкомысленно отмахнулась дочь, минуя осевшую в кресло мать и на ходу расстёгивая блузу. – Натан Ильич очень моё чутьё хвалил и обещал слушаться, ежели в следующий раз я что неладное заподозрю, – бодро похвасталась она из спальни, скидывая одежду.
– В какой такой следующий раз?! – возмутилась Брамс-старшая, входя в комнату Аэлиты и хмуро наблюдая за торопливым переодеванием дочери. – Куда тебя этот поручик потащил?!
– Никуда не тащил, – слегка растерялась Аэлита. – Мы с ним осматривали место, которое посещала первая покойница, а там бомба оказалась. Но не волнуйся, я же её заметила. Мама, а ты не помнишь, где мои вишнёвые брюки? Я думаю, в них удобнее будет, чем так. А то нам сейчас ещё свидетелей опрашивать, и вообще… Ах, ну вот и они, я же помню, сюда клала!
С этими словами Аэлита выудила из платяного шкафа последний писк моды, вещь буквально на грани приличия – широкие брюки из тёмного, винного цвета тонкого габардина, с пуговицами на боку.
– Никаких свидетелей! – решительно заявила мать семейства, перегораживая проход. – Я подумала, он приличный мужчина, а он тебя по всяческим злачным местам таскает?! Нет, всё, довольно с меня! – не выдержав, женщина всплеснула руками. – Я долго терпела, всё позволяла, но довольно. Сегодня же попрошу Чиркова уволить тебя из этого проклятого Департамента!
Аэлита, успевшая только застегнуть и брюки, и свежую блузку, замерла и растерянно уставилась на мать.
– Что значит – попрошу уволить? Какое он право имеет? – хмурясь, уточнила вѣщевичка.
– Какое-нибудь да найдёт! А только нет такого закона, по которому позволено приличной барышне по подобным местам шляться! – вспылила Брамс-старшая. – Я тебе запрещаю! Я терпела твою науку, я твоё это чудовище одноглазое, грохочущее, терпела, но это последняя капля! Никакого больше сыска, хватит этих развлечений, побаловалась – и будет. Ты теперь сидишь дома, покуда я с Чирковым не поговорю, чтобы он тебя на пушечный выстрел больше к своему уголовному сыску не подпустил! И к поручику этому. Надо же было догадаться, девицу с собой потащить! А казался таким перспективным, приличным мужчиной, хорошей партией… Нет, всё, будет с тебя развлечений!
Во время этой пылкой речи Аэлита всё больше хмурилась и мрачнела.
Ослеплённая собственными страхами и беспокойством, Людмила Викторовна не обратила внимания на то, как нехорошо сощурились и потемнели глаза дочери – верный, хотя и очень редкий признак того, что вѣщевичка всерьёз сердита. Да и откуда бы матери знать об этой особенности, если подобные сильные эмоции Аэлита прежде проявляла всего несколько раз и свидетельницей таких проявлений родительница не оказывалась: мимо неё прошли как выяснение отношений с отставным женихом, так и те моменты, когда юная вѣщевичка доказывала более искушённым коллегам собственную правоту.
Спорить Аэлита не стала. Только смерила мать тяжёлым, острым взглядом, а потом вдруг по-кошачьи легко вспрыгнула на стул, оттуда – на подоконник, настежь распахнув приоткрытое окно. Не успела Людмила Викторовна глазом моргнуть, как непокорная дочь – с той же лёгкостью и без малейшей заминки – шагнула наружу.
Пока Брамс-старшая опомнилась и выскочила на улицу – более обыденным путём, через входную дверь, – дочь её уже завела «Буцефала».
– Аэлита, стой! Вернись немедленно! – выкрикнула женщина, перекрывая рёв мотора, но вѣщевичка даже не обернулась.
В правильности собственного ухода Аэлита не сомневалась: она слишком не любила ругаться, особенно если не разумела причины ссоры. Но даже при всех своих особенностях вѣщевичка сознавала, что вот такой шаг ничего не изменил и не исправил, а просто отсрочил неприятный разговор, дал время разобраться и подготовиться.
Брамс могла бы понять беспокойство матери, даже готова была успокаивать её, начни та причитать. Но вот эта странная выволочка от человека, который прежде никогда не выказывал недовольства поступками и решениями Аэлиты, поставила ее в тупик. На её взгляд, выходило, что прежде маму всё устраивало – а тут вдруг перестало. Ведь ничего же не изменилось, ведь служба сыскаря подразумевала подобное, об этом писали во всех романах!
В итоге поручик нашёл вѣщевичку в буфете над блюдцем с одиноким пирожком. Аэлита подпирала ладонью голову с совершенно отсутствующим видом и вяло крутила за ручку полную чашку чая.
– Аэлита Львовна, вы уже пообедали? – уточнил Натан, в растерянности разглядывая эту картину. Буфет при Департаменте только именовался буфетом, на деле же здесь можно было получить полноценный горячий обед, просто выбор блюд был невелик. И насколько успел заметить Титов, вѣщевичка отличалась здоровым аппетитом, и такой скромный выбор его озадачил.
– А? – вздрогнула Брамс, вскинула взгляд на мужчину и встряхнулась, стараясь взять себя в руки. – Нет, я не голодна, спасибо. Мы теперь куда?
– Обратно, на место взрыва, опросить соседей. Если Навалова часто ходила в тот дом, кто-то мог её заметить. Надо выяснить, кому он принадлежал, почему заброшен. А ещё меня смущают эти ёлки. Им уже по полвека, и неясно, зачем их вообще посадили среди города? Примета же, насколько я понимаю, весьма дурная. И ладно посадили, но почему до сих пор не спилили? Аэлита Львовна, да что с вами? – осёкся Титов, потому что рассеянный вид Брамс ясно говорил о том, что слова его падают в пустоту.
– А? – вновь вздрогнула вѣщевичка. – Простите, пожалуйста. Вы ешьте, не отвлекайтесь.
Натан ответил на это замечание удивлённым взглядом, но молча последовал совету, недоверчиво косясь на Брамс и гадая, что могло привести её к такому состоянию. Однако сейчас он не стал пытать расспросами Аэлиту, обстановка не располагала, поэтому быстро пообедал и предложил Брамс отправляться.
А когда отодвинул ей стул, помогая подняться, забыл все прежние вопросы и лишь искренне порадовался, что вѣщевичка нынче особенно ненаблюдательна, иначе получилось бы неловко.
Взгляд сам собой соскользнул на красную ткань, фривольно обтягивающую ладную фигурку, а вернее – нижнюю её часть. И на какое-то время Титову стало, прямо сказать, не до душевного состояния Брамс, куда сильнее его занимала гамма собственных чувств.
В целом мужчина ничего не имел против современных веяний моды и не считал женщин, подверженных им, порочными или испорченными. Больше того, подобные вещи он находил красивыми, приятно волнующими, привлекательными и вообще радующими глаз. Но все прежние представления были очень абстрактными.
С одной стороны, хотелось отчитать девицу и