– Что значит «каков»? Две ноги, две руки, голова. Одна, – растерянно проговорила Аля, аккуратно отодвигая подальше от Элеоноры шкатулки с наиболее хрупким содержимым. Но Михельсон такой ответ явно не удовлетворил, та продолжала выразительно смотреть, и Брамс неуверенно добавила, отчего-то с вопросительной интонацией: – Мундир?
– «Одна голова в мундире»! – передразнила Элеонора, театрально всплеснула руками и открыла небольшую сумочку, висевшую через плечо. – Деточка, ты меня поражаешь, – сквозь зажатый в зубах мундштук заявила она. – Молодой, яркий. Какой разворот плеч, какой рост! Мужественный подбородок, тёмные волосы. – Не прекращая выразительно жестикулировать, Михельсон достала серебряный портсигар, вытряхнула оттуда папиросу и закрепила её в мундштуке. – Красавец-мужчина! А ты – две руки… Ах, деточка, ну как так можно! – Она на несколько мгновений прервала свой монолог, раскуривая папиросу.
К счастью Аэлиты, Шерепа продемонстрировал похвальное проворство и отличную реакцию: перехватил ищущий взгляд Элеоноры, взмахом руки загасившей спичку, и своевременно сунул ей старую мраморную пепельницу, когда-то белую, а теперь – серо-бурую в разводах. Бог знает чем бы закончился разговор, не успей Вова с галантным жестом.
– Впрочем, – задумчиво продолжила Элеонора, выпустив сизый дым несколькими неровными кольцами, – руки у него и вправду хороши. Ах, эти сильные мужские руки! – мечтательно проговорила она, на мгновение обняла себя одной рукой, а потом ей же махнула на вѣщевичку. – Нет, деточка, я решительно тебя не понимаю!
– Это я не понимаю, что не так у него с руками, – окончательно запуталась Аэлита и затрясла головой. – И что ещё ты желала о нём узнать, если, кажется, и так знаешь куда больше, чем я?
– У меня сложилось впечатление, что Элеонора предлагает тебе к нему присмотреться. Как к мужчине, – пряча ироничную улыбку в уголках губ, пояснил Машков. На это предположение Аэлита ответила потерянным и почти испуганным взглядом. Владимир решил, что нужно спасать положение, а потому насмешливо обратился к старшей женщине: – Почему ты сама в таком случае к нему не присмотришься?
– Ах, Володенька, я знаю такой тип мужчин, – отмахнулась Михельсон. – Это романтический персонаж, защитник, который будет возвышенно страдать и носить свою прекрасную любовь на руках, – с патетикой завершила она, простёрши свободную ладонь к небесам. Выдержала театральную паузу, выдохнула дым и, буднично махнув той же рукой, завершила: – Я уже не в том состоянии души, когда всё это трогает. Я предпочитаю, когда трогают…
– Элеонора! – с укором оборвал её Машков.
– Честно говоря, я совсем об ином спрашивал, – присоединился к другу Шерепа. – Ставит этот петроградец себя как? Что из себя характером представляет? Не выметет нас всех отсюда новая метла?
Аэлита хмуро пожала плечами, не зная, что на это ответить, а потом с облегчением кивнула на дверь:
– Да вон он сам как раз, у него и спросите!
Неизвестно, как давно стоял на пороге поручик Титов, выражение лица его оставалось невозмутимым, но присутствующие ощутили неловкость. Впрочем, не все: Бабушкин продолжал тихо спать в своём углу. Владимиры поднялись с мест, кивком поздоровались, не решаясь заговорить.
– Добрый день, – первым нарушил неловкое молчание Натан, подходя ближе к компании и с интересом озираясь. Неприязни в его глазах не было: то ли двадцать третья комната не впечатлила столичного франта, то ли он слишком хорошо умел держать лицо. Оба следователя немного расслабились.
Поручик смотрелся здесь куда менее уместно, чем в аккуратном кабинете полицмейстера. Идеально выглаженный, с иголочки, белоснежный мундир, сапоги что зеркало, гладковыбритое лицо, аккуратно подстриженные волосы… не то что Шерочка с Машерочкой – одинаково помятые, чуть взъерошенные, с лоснящимися локтями уже серых от частой чистки кителей.
Машков, правда, выглядел несколько аккуратнее друга. В отличие от Шерепы, он был человеком семейным и поначалу смотрелся настоящим франтом, но через год семейной жизни запал его супруги Шурочки угас. Служба следователя в губернии не располагала к сохранению блеска: то в седле, то на коленках, то и вовсе на пузе.
Полицейские негодовали, недобрым словом поминая человека, определившего для служащих летний мундир белого цвета. Устав требовал носить этот китель только в Департаменте и при работе с населением, но «чистая» работа сменялась другой непредсказуемо, и полицейские не успевали переодеваться.
Объяснений столь трепетного отношения начальства к белой форме имелось много, от смешных до вычурных, но самым правдоподобным казалось то, что белые кителя полицейских очень нравились государю, он даже сам носил подобный. Казалось бы, где император, а где – рядовые служащие полиции; но стремление угодить самодержцу порой принимало странные формы.
– Титов, Натан Ильич, поручик, жiвник, – коротко представился тот.
Служащие сыска опомнились, какое-то время ушло на взаимные расшаркивания. Поручик приложился к руке поднявшейся с края стола Элеоноры, крепко пожал ладони Владимиров, поинтересовался личностью Бабушкина – в общем, произвёл на новых сослуживцев вполне положительное впечатление, и те позволили себе осторожный оптимизм: по крайней мере, столичный гость не спешил устанавливать свои порядки и строить сыскарей по ранжиру.
Пока поручик расшаркивался, пока выяснял, что в городе из служащих уголовного сыска в настоящий момент присутствует ещё только Адам Чогошвили, который находился сейчас где-то в здании Департамента, а остальные следователи по долгу службы разъехались по губернии, Брамс наблюдала за ним пристально, напряжённо.
Наконец Натан не выдержал подобного внимания и поинтересовался:
– Аэлита Львовна, что-то не так?
– Н-нет, всё в порядке, простите. – Вѣщевичка вздрогнула, очнувшись. Предположение Михельсон её не на шутку встревожило. Не дай бог, и матушка о таком подумает, ей ведь житья не станет!
– Аэлита, позовёшь Адама? – поспешил отвлечь всех Машков. – У тебя это лучше получается.
– Да, конечно, – опомнилась Брамс, которая именно это и собиралась сделать до явления Элеоноры.
Вѣщевичка принялась расправлять листок, до сих пор лежавший перед ней. Потом взялась за угольный карандаш, и бумага запестрела крупными печатными буквами, путаным узором линий и непонятными символами. Закончив с этим, она сложила из листка бумаги маленький самолётик. В этот раз доставать флейту Брамс не стала, а, по-простецки засунув оба мизинца в рот, издала резкий, переливчатый свист, после чего, не поднимаясь с места, запустила лист бумаги в полёт. Тот сделал плавный круг по комнате и, резко спикировав, выскользнул в широкую щель под дверью.
Титов проводил самолётик взглядом и с некоторым стыдом признал, что напрасно не верил полицмейстеру: вѣщевичка и вправду оказалась хороша. Наверное, лучше всех, с кем ему доводилось работать: уголовный сыск редко являлся пределом мечтаний людей с такими талантами. Вот этот фокус с самолётиком,