Облегчение. Он боялся услышать что-то новое, неизвестное. Старый, знакомый враг, пусть и непобедимый, пугает меньше, чем новая угроза. И одновременно — ужас. Теперь его последняя надежда на ошибку пятого целителя рухнула. Я подтвердил приговор.
Я мысленно прокрутил в голове вопрос, который сейчас должен был последовать. Тот самый вопрос, от которого сбежали все остальные.
— Возьметесь?
Он задал его почти шепотом. И в этом шепоте было больше мольбы, чем власти.
Я снова посмотрел на Ксению за стеклом. Ее ресницы дрожали — фаза быстрого сна. Она видела сны. Снится ли ей, что она бегает по этому саду за окном? Что снова играет на фортепиано? Я не могу отнять у нее даже эту возможность. Не имею права.
Я выдержал долгую, мучительную паузу, чувствуя, как на меня смотрят две пары глаз.
— Да.
Слово прозвучало оглушительно в наступившей тишине.
Император отшатнулся от окна, как от удара. Его рука метнулась к стене, пальцы вцепились в подоконник до хруста. Филипп Самуилович бросился к нему, но Александр остановил его резким, почти грубым жестом.
— Простите… — голос хриплый, сорванный. — Простите. Я просто… я уже не надеялся услышать это слово. Столько отказов. Столько «невозможно»…
Он с усилием выпрямился, силой воли собирая себя по частям. На моих глазах измученный отец снова надевал непроницаемую маску Императора.
— Вы не представляете, через что я прошел за эти два года. Пятый целитель сказал мне тогда: «Ваше Величество, за эту операцию не возьмется никто. Даже если будет просить сам Император». И знаете что? Старый хрыч оказался чертовски прав.
Александр прошелся по комнате.
— Я умолял! Я, Император Всероссийский, стоял на коленях в кабинете академика Грушина! А он: «Я хирург, а не палач». И вышвырнул меня, как мальчишку! Утрирую, конечно, но суть ясна.
— Профессор Печерский был вежливее. Выслушал, посмотрел снимки, покачал головой. «Это не операция, это эвтаназия с мучениями. Девочка умрет на столе, и это будет милосердием по сравнению с альтернативой». Предложил морфий. Большие дозы. Чтобы конец был легким.
Он остановился у окна, прижал ладонь к стеклу. На холодной поверхности остался влажный отпечаток — ладонь вспотела.
— Я предлагал деньги. Миллионы. Десятки миллионов. Титулы — хотите стать князем? Пожалуйста! Графом? Без проблем! Землю, дворцы, власть — все, что угодно! Знаете, сколько согласились?
Пауза. Я молчал, давая ему выговориться.
— Один. Молодой хирург из Швейцарии. Доктор Хансруди Кеммерер. Восходящая звезда, амбициозный, жадный до славы. Согласился за пятьдесят миллионов франков. Приехал, посмотрел снимки…
Император усмехнулся. Горько, зло.
— Посмотрел и сказал: «Извините, я думал, это обычная глиома. А это… это я не трону даже за все золото мира. Я хочу войти в историю как великий хирург, а не как убийца». И уехал. В тот же день.
Теперь я понимал глубину его отчаяния. Когда даже деньги и власть бессильны. Когда твое положение ничего не значит перед лицом неумолимой болезни.
— А знаете, что самое страшное? — Александр повернулся ко мне. — Я начал ненавидеть их. Всех этих лекарей с их «этикой», «клятвой Гиппократа», «не навреди». Трусы! Все они трусы, прячущиеся за красивыми словами!
— Они правы, — сказал я спокойно.
Он дернулся, как от удара:
— Что⁈
— Они правы. С точки зрения классической медицины это действительно невозможно. Это не трусость, это здравый смысл. Опухоль расположена там, где проходят все жизненно важные пути. Тронешь — и человек мертв. Или хуже — овощ на аппаратах.
— Но вы же согласились!
— Потому что я не классический лекарь. У меня есть то, чего нет у них. И я готов рискнуть. Но это именно риск, а не гарантия.
— Вы — моя последняя надежда, Илья Григорьевич.
Он произнес это так тихо, что я едва расслышал.
— Последняя. После вас… после вас остается только сидеть рядом с ней и смотреть, как она угасает. День за днем. Час за часом. Видеть, как свет в ее глазах тускнеет. Как она перестает улыбаться. Как перестает надеяться. Как перестает бороться. А потом однажды утром…
Он осекся. Сглотнул. Адамово яблоко дернулось.
— Однажды утром я приду, а она уже не проснется. И я буду знать, что не сделал все возможное. Не нашел того единственного безумца, который попытался бы.
Тишина повисла в комнате.
— Двуногий, — прошептал Фырк. — Он на грани. Еще чуть-чуть — и сломается. Даже императоры не железные. Особенно когда речь о детях.
Бурундук был прав. Я видел эти признаки сотни раз. Родители у постели умирающих детей. Сначала отрицание, потом гнев, потом торг, потом депрессия… Император застрял где-то между торгом и депрессией. Опасное состояние. Могло качнуться в любую сторону.
— Я понимаю, Ваше Величество, — сказал я, стараясь говорить твердо, но не жестко. — И я сделаю все возможное. И невозможное тоже попытаюсь. Но…
— Но? — он напрягся, как струна перед разрывом.
— У меня есть условия.
— Все, что угодно!
Слова вырвались мгновенно, как пробка из бутылки шампанского. Даже не дослушав, даже не узнав, что именно я хочу. Готовность отдать все — признак полного отчаяния.
— Любые условия! Хоть полцарства! Хоть все царство! Хотите дворец? Будет дворец! Титул? Какой пожелаете! Деньги? Сколько унесете!
Он говорил быстро, захлебываясь словами, и я понимал — передо мной не Император, а отец, готовый на все. На что угодно. Продать душу дьяволу, если потребуется.
Поосторожнее с обещаниями, Ваше Величество. А то я ведь и правда могу попросить полцарства. Хотя что мне с ним делать?
— Мне не нужно ваше царство, — сказал я спокойно, усаживаясь за стол. — Мне нужны инструменты для работы. Люди. Оборудование. Время. И еще кое-что, о чем поговорим отдельно.
Я взял лист бумаги — обычный, в клеточку, из блокнота Филиппа Самуиловича. Ручка была дорогая, с золотым пером — наверное, стоила как моя годовая зарплата в Муроме. Почерк у меня врачебный — неразборчивый для посторонних. Но сейчас каждое слово должно было быть понятным. Это не рецепт, это приказ.
— Первое и самое главное — команда, — начал я, проговаривая вслух каждое написанное слово. — Мне нужен ассистирующий хирург. Не просто хороший — лучший нейрохирург Империи.
Я поднял взгляд на Императора.
— Представьте операцию как сложный балетный номер на минном поле. Я — премьер, но мне нужен партнер, который знает партию лучше меня. Который подхватит, если я оступлюсь. У которого руки ювелира, способные не дрожать восемь, десять, двенадцать часов подряд. Нервы из стальных тросов — никакой паники, даже если все полетит к чертям. И опыт. Сотни, лучше тысячи операций на стволе мозга.
— Академик Неволин, — мгновенно отозвался Филипп Самуилович, заглядывая в мои записи. —