— Как будто что-то замещает нормальную ткань, — закончил Филипп. — Медленно, постепенно, клетка за клеткой.
— Ррык, — позвал я. — Можешь взглянуть на это… астрально?
Лев лениво поднялся, подошел к экрану. Его призрачные глаза засветились золотом — цвет магического зрения.
— Интересно, — прогудел он после долгой паузы. — Очень интересно. Это не некроз — мертвая ткань выглядит иначе. Не опухоль — нет характерного свечения. Это… замещение. Что-то чужеродное замещает нормальную ткань. Медленно, но неуклонно.
— Что-то?
— Не знаю. За две тысячи лет я видел все виды болезней. Рак, инфекции, паразиты, проклятья, одержимость… Но такого не видел никогда. Это что-то новое. Или очень, очень старое.
Старое? Что он имеет в виду?
Я открыл результаты спектроскопии. Тот самый пик холина. Но теперь я смотрел внимательнее. Рядом с холином был еще один пик. Маленький, едва заметный.
Миоинозитол.
Миоинозитол плюс холин — классическое сочетание для…
Нет. Не может быть.
Я открыл другие файлы. Анализ ликвора — спинномозговой жидкости. Белок — повышен. Незначительно, но повышен. Глюкоза — норма. Клетки… В ликворе были обнаружены «атипичные клетки». Единичные, их списали на артефакт. На загрязнение при заборе.
— Филипп, делали цитологию этих клеток? Микроскопию?
— Нет. Их было слишком мало — две-три на миллилитр. Решили, что это ошибка.
Или не ошибка. Если я прав…
— Мне нужно посмотреть гистологию биопсии. Ту, что брали с периферического нерва.
Филипп принес снимки. Срезы ткани под микроскопом, окрашенные разными красителями.
Норма. Абсолютная норма. Никаких изменений. Но если поражен только ствол мозга, периферия будет чистой. Логично.
Я встал, прошелся по комнате. Мысли неслись вскачь, складываясь в безумную картину.
Травма головы запустила процесс. Генетическая предрасположенность сделала организм уязвимым. Что-то — инфекция? Токсин? Аутоиммунный процесс? — начало замещать нормальную ткань ствола мозга.
Но что?
Что может замещать нервную ткань? Что растет медленно, избирательно, без признаков воспаления? Что дает пик холина и миоинозитола на спектроскопии?
Опухоль. Но не обычная опухоль. Диффузная инфильтративная опухоль ствола мозга. Но почему ее не видно на МРТ?
Потому что она изоденсна. Имеет ту же плотность, что и нормальная ткань. Отличается только химическим составом.
Какая опухоль может быть изоденсной? Глиома. Низкозлокачественная диффузная глиома. Но глиомы у детей агрессивны, быстро растут… Кроме одного типа.
И тут меня озарило. Как молнией ударило. Нет. Не может быть. Это слишком редко. Слишком… Но все сходилось. Каждая деталь. Каждый симптом. Каждый лабораторный показатель.
Я открыл глаза.
— Двуногий, — встревоженно пискнул Фырк. — Ты чего побелел как мертвец? Что ты там надумал?
То, что думать страшно. Но если я прав, то понятно, почему Император так отреагировал. Понятно, почему он искал того, кто не побоится. Потому что это действительно безумие.
В дверях стоял Император.
Он вернулся тихо, незаметно — я даже не услышал, как открылась дверь. Стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на меня. Под глазами залегли темные круги — он не спал всю ночь. Костюм помят, галстук ослаблен. Небритая щетина серебрилась на щеках.
Император Всероссийский выглядел как обычный измученный отец у постели больного ребенка. Что, в общем-то, соответствует действительности.
— Не спали, Ваше Величество? — спросил я.
— А вы? — он кивнул на гору документов, пустые чашки кофе, исписанные листы.
— Тоже. Но у меня была работа. А вы могли отдохнуть.
— Отдохнуть? — он криво усмехнулся. — Для императора не существует такого слова.
Он замолчал, сжал переносицу пальцами. Жест усталости и отчаяния.
— Ну что, Илья Григорьевич? — спросил он, выпрямляясь. Маска Императора вернулась на место. — Нашли?
Я медленно кивнул. Смотрел ему в глаза — долгим, тяжелым взглядом человека, который знает правду и не хочет ее озвучивать.
— Нашел. И теперь я окончательно понял, зачем вам понадобился именно я. Почему не кто-то из ваших придворных медиков. Почему не профессор Грушевский. Почему не иностранные светила.
Пауза. Пусть слова повиснут в воздухе. Пусть он поймет — я знаю. Все знаю.
— Вам не нужен был диагност, — продолжил я. — Диагноз уже был. Тот самый пятый целитель — он все правильно определил. И вы это знаете.
Я встал, подошел к окну. За стеклом спала Ксения. Такая хрупкая. Такая беззащитная. Такая обреченная.
— Вы хотите, чтобы я провел операцию, за которую не возьмется ни один здравомыслящий хирург в этом мире. Операцию на стволе головного мозга. В самом его центре. Там, где сходятся все жизненно важные пути. Там, где малейшая ошибка означает мгновенную смерть.
Глава 5
Император не ответил. Ждал продолжения. Но в его глазах я видел — он знает. Знает, что я разгадал загадку.
— У Ксении не БАС, — сказал я. — У нее диффузная внутристволовая глиома. Редчайший тип опухоли. Настолько редкий, что в медицинской литературе описано меньше сотни случаев.
Я стоял посреди наблюдательной комнаты, чувствуя, как адреналин щекочет верх живота. Знакомое ощущение — так бывает после особенно сложной операции, когда понимаешь, что все кончено, пациент стабилен, и можно наконец выдохнуть. Только сейчас все только начиналось.
Император ждал. Он стоял у окна, скрестив руки на груди, и его костяшки побелели от напряжения. Филипп Самуилович замер с папкой в руках; его старые пальцы, пораженные легким тремором, чуть подрагивали. Эссенциальный тремор, не Паркинсон. Волнение усиливает симптомы. Даже Фырк притих на моем плече. Он тоже чувствовал напряжение.
Пора было озвучить вердикт.
Говори как на консилиуме — четко, без эмоций, только факты. Сейчас передо мной не отец. Передо мной самый важный и самый сложный случай в моей жизни. На данный момент, конечно.
— Диффузная. Интрамедуллярная. Глиома. Ствола. Головного. Мозга.
Я произнес это медленно, раздельно, чтобы каждое слово не ускользнуло от уха императора.
— Низкой степени злокачественности — уровень один или максимум — два по классификации ВОЗ. Медленнорастущая, что объясняет относительно позднее проявление симптомов. Но…
Я сделал паузу, встретив взгляд Императора.
— Но расположенная в абсолютно неоперабельной зоне. Она проросла в продолговатый мозг, мост и частично средний мозг. Как-будто кто-то залил жидким цементом главный распределительный щит в огромном городе. Щит, от которого идет провода ко всему: к свету, воде, связи, системе жизнеобеспечения. Любая попытка отколоть этот цемент, даже на миллиметр, приведет к обрыву тысяч проводов. Мгновенная и тотальная катастрофа.
Александр Четвертый медленно выдохнул. Это был даже не выдох, а тихий, свистящий звук, который издает человек, долго бывший под водой и наконец глотнувший воздуха. Его плечи обмякли, словно из него вынули стальной стержень.
— Да… — голос сорвался, он откашлялся и повторил тверже: — Да. «Приговор, не подлежащий обжалованию». Он так