И произошло невозможное.
На кардиомониторе, где только что царила прямая линия, появилась волна. Не резкий пик синусового ритма, а плавная, мощная, неестественно правильная синусоида.
Искусственная пульсация, созданная не электрическими импульсами сердца, а чем-то иным. Астральная имитация жизни.
— Что за черт⁈ — Артем уставился на монитор, забыв про дефибриллятор. — Это… это не синусовый ритм! Это вообще не сердечный ритм! Но кровообращение… есть минимальное кровообращение!
Я понял. Это не сердце. Это… астральный насос. Он не воскресил ее. Он просто поставил Смерть на паузу. Заморозил мгновение между жизнью и небытием. Десять минут. Он дал мне десять минут взаймы у вечности.
В моем Сонаре бушующий хаос в стволе мозга вдруг… замедлился. Как кадры фильма, переключенные на замедленную съемку. Отек все еще рос, но медленно, тягуче. Нейроны все еще умирали, но по одному, а не лавиной.
Время внутри ее мозга потекло иначе. Ррык дал мне не просто десять минут. Он дал мне десять минут в замедленном, вязком мире.
Я повернулся к команде. Все стояли, парализованные увиденным. Даже Неволин, этот гранитный столп научного скептицизма, смотрел на золотое сияние с открытым ртом. Астафьева застыла с поднятой рукой. Доронин уронил какой-то инструмент, который со звоном покатился по полу.
— У нас есть ВРЕМЯ! — заорал я, и мой крик вырвал их из ступора. — РАБОТАЕМ! У НАС ДЕСЯТЬ МИНУТ!
Астафьева первой пришла в себя и бросилась обратно к своим мониторам.
— Показатели… стабилизировались? Нет, не стабилизировались, они… замерли? Как это возможно?
— Неважно как! Следите за критическими параметрами!
Доронин, трясущимися руками схватив свой планшет, включил зонд.
— Готов! Температурный режим выставлен!
И тут меня осенило!
Семнадцать смертей. Семнадцать раз я убивал ее одинаково. Не скальпелем. Не иглой. Я убивал ее огнем. Мы пытались выжечь опухоль.
Логично? Да. Стандартно? Да. И абсолютно неверно.
Когда клетка разрушается от жара, она лопается, как перегретый котел. Все ее ядовитое содержимое — токсины, медиаторы воспаления — выплескивается наружу.
Массированная химическая атака на здоровые нейроны. Я бился головой о стену, пытаясь сделать атаку точнее, вместо того чтобы сменить оружие.
Озарение было простым, ясным и абсолютно безумным.
А что если не разрушать? Не взрывать? Что если… заморозить? Криохирургия. В моем мире — банальность для удаления бородавок. Но принцип! Принцип!
При мгновенной заморозке клетка не лопается. Вода внутри нее превращается в лед, расширяется, разрывает органеллы, но… мембрана остается относительно целой. Как пластиковая бутылка с замерзшей водой — распертая, деформированная, но герметичная. Токсины останутся внутри. Замурованные в ледяной тюрьме!
— Отставить температурный! — скомандовал я, и все снова уставились на меня, как на сумасшедшего. — Переключайте на крио-режим!
— Что⁈ Но мы не тестировали…
— КРИО! Минус сто восемьдесят! Сейчас!
Отек. Проблема в отеке, вызванном нагревом. Семнадцать раз я пытался выжечь опухоль, и семнадцать раз продукты ее распада убивали мозг.
Я бился не в ту дверь!
Не выжигать.
Замораживать! Криоабляция! Некроз будет, но без массивного воспаления! Без взрывного выброса токсинов! Это шанс! Единственный! Безумный, непроверенный, но шанс!
Я снова погрузился в Сонар. Мир операционной исчез, растворился, остался только пульсирующий, живой лабиринт мозговой ткани, залитый мягким золотым светом Ррыка.
— Доронин! — крикнул я, не отрывая взгляда от операционного поля, которое видел только я. — Температура?
— Минус сто восемьдесят! — его голос дрожал от смеси страха и возбуждения. — Но я не знаю, как поведет себя зонд! Он не рассчитан…
— Узнаем! Активировать по моей команде! Экспозиция — пять секунд!
Я продолжил продвижение иглы. В замедленном мире Ррыка у меня было время на нечеловеческую точность. Каждое движение выверено до микрона.
Вот она. Пульсирует, как черное, злое сердце. Я вижу ее сосуды, набухшие от крови. Если заморозить ядро, замерзнут и они. Кровоснабжение прекратится. Периферия опухоли начнет отмирать от голода, но медленно, без взрыва, без выброса яда. Это сработает. Это должно сработать!
— Подвожу зонд к центру опухоли, — прокомментировал я ровным голосом. — Контакт через три… два… один…
Кончик иглы коснулся темной, вязкой массы. В Сонаре это выглядело как касание раскаленного металла и сухого льда — шипение, искры, противостояние энергий.
— Активировать крио!
Доронин нажал кнопку.
Мир взорвался холодом. Не болью, не жаром. А тишиной. Абсолютным нулем, где замирает само движение. Вокруг кончика зонда мгновенно образовалась идеальная, прозрачная сфера. Ледяная жемчужина смерти в черном сердце опухоли.
— Три секунды! — считал Доронин. Его голос дрожал, потому что именно на этом моменте у нас всегда и не получалось на симуляторе.
Сфера росла. Миллиметр, два, пять. Она захватывала все больше и больше опухолевой ткани. Я видел, как микроскопические кристаллы льда прорастают по сосудам опухоли, закупоривая их, как ледяные тромбы.
Кровоток прекратился. Опухоль лишилась питания.
— Четыре секунды! Пять! Отключаю!
Холод исчез так же внезапно, как появился. Но ледяная сфера осталась. В самом центре опухоли теперь был идеальный шар замороженной, мертвой ткани диаметром около сантиметра. Ядро было уничтожено. Заключено в ледяную тюрьму собственного изготовления.
И самое главное — никакого выброса токсинов. Цепная реакция отека была оборвана.
— Мониторы? — спросил я, все еще не выходя из Сонара.
— Стабильно! — голос Астафьевой звучал изумленно, в нем слышалось неверие. — Никаких изменений! Отек… боже мой, отек остановился!
Я начал медленно выводить иглу. Миллиметр за миллиметром, по той же, уже знакомой траектории.
Обратный путь не менее опасен. Не спешить. Не расслабляться. Еще не все. Мы еще не победили.
Золотое сияние вокруг головы Ксении начало заметно тускнеть. Ррык слабел. Десять минут подходили к концу.
— Давай, двуногий! — Фырк прыгал на месте. — Еще немного! Ррык держится из последних сил!
— Вывожу зонд… Глубина сорок миллиметров… тридцать… двадцать… Десять миллиметров… пять… Зонд извлечен!
Я отбросил иглу в лоток. Матрона Егоровна мгновенно накрыла крошечную точку входа стерильной салфеткой.
Ррык пошатнулся. Золотое сияние погасло, как выключенная лампа. Его призрачная фигура стала почти прозрачной, едва различимой.
— Все… лекарь… — его голос был едва слышным эхом, донесшимся из ниоткуда. — Больше… не могу…
Массивное тело льва осело, растворяясь в воздухе. Через секунду от него не осталось и следа.
И в ту же секунду на кардиомониторе снова воцарилась прямая линия.
Искусственная поддержка жизни исчезла.
— Артем! — скомандовал я. — Теперь твой выход! Запускай сердце!
Анестезиолог уже был готов. Он ждал этого момента.
— Адреналин пошел! Атропин следом! Заряд триста шестьдесят! ВСЕМ ОТОЙТИ!
Разряд.
Тело дернулось.
Секунда оглушающей тишины. Две. Три. Все взгляды были прикованы к монитору.
Давай. Ну же, давай. Ты сильная. Ты упрямая. Борись. Запустись. Ради моря. Ради отца. Ради себя. Ну же…
И тут — пик на мониторе. Крошечный, неуверенный, слабый, но он