Нам, тем, кто бывал в подземельях бывшего Шлезвига, это было не в новинку. Но город, населённый простым и честным людом, к такому готов не был. И рванулся мстить. Напоровшись на бо́льшее зло. В месте, где зла совсем не ожидали.
— В домах вокруг собора остались люди? — спросил Всеслав, когда закончился доклад Нильса, под конец едва не начавшего задыхаться от ярости. И голос, которым был задан вопрос, был снова начисто лишён каких бы то ни было эмоций.
— Наверное, — растерянно отозвался наместник, глядя на то, как глаза руса-Чародея будто начали светиться жёлтым, как у волка или филина. Или это отблеск одного из факелов отразился?
— Рысь. Взять воинов из местных, кто знает город. Скажи мне, что ни в одной из построек на пять перестрелов вокруг нет ни единой живой души. Обычных перестрелов, не наших, — велел великий князь. Не глядя на воеводу. Который кивнул и пропал во тьме, хотя вот только что, мгновение назад, стоял в гуще людей рядом со Всеславом. На месте его тут же появился хмурый воин с белыми волосами и лицом, будто сшитым из кусков.
— Пять перестрелов? — хриплым, сдавленным голосом переспросил непонятно у кого Хаген.
— Да. Не меньше, — ровно ответил Чародей, продолжая изучать что-то, видимое, наверное, одному ему там, где в темноте стоял, неразличимый для прочих, собор Святого Николая.
— А от пристаней до собора сколько? — своевременно уточнил Крут. И зашептал что-то на ухо стоявшему рядом Яробою.
— Да пару сотен фодов будет, — растерянно ответил Нильс.
Память Всеслава быстро подсказала, что датский фод — это два алена, каждый из которых был короче нашего аршина на пядь. Удивительно, но эта метрическая ахинея как-то сама собой перевелась и сконвертировалась для меня в метры. В двести сорок метров, если быть точным. И это расстояние попадало в ту зону, которую сейчас в ночи Рысьины освобождали от мирного населения.
— Крут, пусть лодьи отвалят от причалов, — повернулся Чародей к морскому демону.
— Уже, сразу, — улыбнулся тот, выдав привычную фразу Гнатки, которая ему так всегда нравилась. Яробоя рядом не было, зато от воды уже слышались какие-то отрывистые команды. Вот только в улыбке руянина ничего хорошего не было. Акулья такая получилась у него улыбочка, людоедская.
— А чего ждать-то, Свен? — однорукий обратился к конунгу, бывшему и нынешнему руководителю, словам и мнению которого за долгую жизнь привык доверять полностью, безоговорочно.
— Так он сказал же, — отозвался датский король. — Падь или топь. Но скорее всего паль, — и лицо его вдруг стало очень похожим на Крутово.
— Нильс! Стариков, баб и детей — в лес. Воев отвести от собора на четыре сотни фодов. Прочих — на пять, не меньше. Но перед тем, как отойти, пусть наберут в каждом дворе по две-три бочки воды. И сложат на видном месте багры!
— Да что будет-то? — непонимающе переспросил наместник, глядя на Свена, которому привык доверять. В его голосе и на лице сочетались непонимание и тревога.
— Пожар. А ещё гром и молния. У Всеслава по-другому не бывает, — уверенно сказал конунг. — За работу!
Небо на востоке начинало розоветь. Несмело, робко, по одному пробивались сквозь отступавшую тьму лучи Солнца, что продолжало свой вечный ход по одному и тому же неизменному маршруту. В наречиях разных народов его именовали разными, пусть и часто очень похожими словами. Но священная любовь и уважение к светилу, дарующему жизнь, свет и тепло у всех были одинаковыми. Кроме, пожалуй, тех нелюдей, что таились от него по пещерам и подвалам, творя зло и бесчинства. Будто стыдясь или опасаясь показывать такое средь бела дня.
Нильс отчитался, что во дворах подготовлен запас воды и разложен инвентарь, каким можно будет при необходимости растаскивать горящие брёвна. Он, кажется, перестал сомневаться во всемогуществе странного иноземца, которого сам король называл братом. И просто привычно чётко выполнял поставленные задачи.
Стало уже светлее, когда в дальнем конце улицы показалась группа нетопырей во главе с воеводой. Они выбежали из-за угла высокого дома и припустили к нам бегом. Вожди и воины, стоявшие в ожидании, дёрнулись, как от удара, когда от бегущих донёсся плач. Детский.
Гнат подбежал первым. Он умел бегать так, что мог соревноваться со степными и фризскими скакунами в выносливости, но сейчас дышал так, будто прискакал сюда на своих двоих от самого Юрьева-Северного. И лицо его, обычно или невозмутимое, или хитрое, меня очень насторожило.
— Дети, Слав. Пятеро. Из окон их сбросили. На крюках. Один сорвался да к нам рванул. Чудом стрелами не посекли. Глянь, кровью исходит малец! — выпалил он, задыхаясь. Бесстрастный, как сама смерть, и страшный, как она же, сейчас он совсем не был на себя похож.
— Набор! — гаркнул я. И справа тут же развернулась под руками Вара наша военно-полевая скатка, явив охнувшим и отпрыгнувшим в стороны матёрым воинам блестевшие на поднявшемся ещё выше Солнце инструменты. Вид которых по-прежнему многих пугал до дрожи. Даже до того, как я начинал ими работать.
Захлёбывавшегося от плача мальчишку лет десяти притащили на сцепленных руках двое из Титова десятка. И лица их были на Рысьино похожи очень. Это кем же надо быть, чтобы творить такое, даже зная, что выбраться вряд ли удастся? Зачем добивать жертв, зачем столько жестокости? Наверное, поступки лихозубов не стоило мерить обычной, привычной, человеческой меркой, но у меня другой не было. И такое столкновение с мировоззрением, радикально, полностью противоположным моему врачебному, потрясало. Видимо, на это и был сделан расчёт.
На лице мальчишки были кровоподтёки и царапины. А на боку кровила длинная рваная рана. Поверхностная, как ни странно. И края её показались мне для рваной какими-то необычными, но мысль эту додумать я не успел. Левой рукой распахнул на тощем тЕльце грязные лохмотья, а правой собирался послушать пульс на сонной и поднять веко, проверить реакцию на свет. Но не успел.
Стонавший и всхлипывавший от боли мальчик распахнул глаза. Зрачки в которых были еле различимы. И с неуловимой змеиной скоростью дёрнул головой. Из-за тонких, бледных, искусанных в кровь губ выскочили блеснувшие в лучах невозмутимого вечного Солнца змеиные клыки.
И впились в кисть над старым белым шрамом.
Глава 5
Чародеева плата
Промелькнуло что-то перед самым лицом, обдав тугой волной ветра, блеснуло, плеснув острым холодом, удивило нежданным сейчас свистом хищного тяжёлого железа. Взмыла-взмахнула, как алый хвост гордого горластого кочета, кровь. Много крови.