Переведя дух и выхлебав целый ковш воды, он кратко завершил презентацию так:
— Два дня, тги от силы, и почти вся солонина у коголя́ начнёт пованивать. Чегез пять дней воины начнут гопта́ть. И дгиста́ть.
Неожиданное обещание лупоглазого заставило весь штаб измениться в лицах. Свен поднял правую бровь, Олаф — обе, Хаген, всё порывавшийся не то что-то уточнить, не то вставить, закашлялся. Всеслав с Гнатом переглянулись и улыбнулись совсем одинаково. Так, что смотревший на них торговец разным товаром громко сглотнул. Но продолжил.
— Об ту же пгимегно по́гу в бочонках с жигом для каши дочегпают до чегвяков и кгыс. Всё, больше мы ничего пгидумать не успели, — завершил он доклад.
— Я почему-то думаю, что этого хватит, — чуть отстранённо предположил Олаф. И спорить с ним желающих не нашлось. Даже прокашлявшийся Хаген молчал. Наверняка думая о том же, о чём каждый из нас. О том, что никогда, никогда мы не поручим войсковое снабжение тем, кто меньше запросит, или щедро поделится. Вот она, бесспорная важность и значимость тыловых служб.
— Это хорошие новости, Сёма. А как выглядит Архимаг? — спокойный вопрос великого князя дёрнул саботажника, как будто током, здесь пока почти никому неизвестным.
Он знал численность аббатства чуть хуже. По разным данным там было от четырёх до пяти сотен монахов и послушников. Но ни точного количества, ни разбивки по званиям не установить даже глазастым родственникам галантерейщика. Но упрекать их в том было нельзя. Поди их сосчитай, одинаковых и в капюшонах, которые на улицу только по ночам и выходят. Рассказал Самуил только про настоятеля, того самого Стиганда, что нашёл свой путь ко Господу, отойдя от мирской грязи и суеты. Прихватив с собой на ход ноги дружинную казну. Теперь он сидел безвылазно на монастырском подворье, на службы не ходил и паству не окормлял. Тщательно подбирая на диво дипломатические выражения, Сёма посетовал на то, что в духовной борьбе настоятель прежний окончательно подорвал здоровье, и вынужден теперь поддерживать его постом. Строгим. Со слов торговца, уже три года, как пастырь принял обет и перебивался только с жареной свинины на эль. И лишь последнее время стал позволять себе ещё и всеславовку, цена которой тут, за морем, достигала уж вовсе каких-то диких значений.
Торговец, дядин племянник, явно расстроился тому, что после блестящего доклада о проделанной работе Всеслав в два вопроса выбил из него всю спесь. Мы же с князем думали о бывшем викинге, что сидел в этих краях уже давно. Но строгой диете. Поддерживать которую было ох как накладно, и не только для печени. И всё то, что слышали от отца Ивана и Буривоя, складывалось постепенно в интересную стёжку-дорожку.
— Нет! — воскликнул вдруг Рысь. А мы только сейчас заметили, что Сёма замолчал и все здесь смотрят на Чародея, задумчиво прищурившегося.
— Чего сразу нет-то, — недовольно буркнул великий князь, явно раздосадованный тем, что не успел додумать мысль до конца. Но бросать её он точно не собирался.
— Ну нет, княже! Ну пожалуйста, скажи «нет»! — взмолился воевода, удивляя королей. — Я же знаю этот взгляд! Ну давай просто, скучно и неинтересно громом и молниями там всех побьём, спалим к псам всё и всех, что останется — и домой, а? Ну хоть бы раз, твою-то в гробину, ну хоть бы разочек… — совсем уж горько закончил он, закрыв лицо ладонями.
— Не ной, Рысь. Не за тем мы так долго по морям болтались, как… не за тем, короче, чтоб слушать, как ты на судьбину горемычную свою тут жаловаться будешь! — осадил его Всеслав. — А скажи-ка мне, Сёма, сколько в Дувре стоит кораблей? И есть ли у тебя мыслишки, как нам передать весточку одну? Но шоб бикицер. Тёте. В Париж.
Глава 8
План подсказала не война
До городу Парижу, как кошка с собакой в одном из любимых мультфильмов моего старшего сына, голуби экспрессом не летали. Дикое время, никакого прогресса, я уже, кажется, говорил. И когда торговец сказал о том, что прямого сообщения нет, выругался даже Свен, не говоря уж о Хагене. Зато оба замолчали, чтоб не спугнуть удачу, когда Сёма продолжил.
Из Дувра птички летали до Кале. А вот оттуда уже хоть в Париж, хоть в Лилль, хоть в сам Руян, древнюю столицу норманнов. И, по словам того же торговца разным, очень разным, как выяснилось, товаром, послание, отправленное сегодня до полудня, к вечеру будет уже у портовых франков, а назавтра — у столичных. Ну, то есть, конечно, не у франков, а у его единоплеменников. А те уж должны были как-то передать сведения королеве Анне. И то, как говорил об этом Самуил, почему-то нам со Всеславом сомнительным не показалось. Не было в его голосе ни бравады, ни похвальбы. Он даже задумался над задачей, хотя до этого времени почти всегда сперва начинал говорить, а додумывал и дошлифовывал мысль уже на ходу, пересыпая ответ междометиями, вроде «Ой-вэй», или явно нарочно сбиваясь на здешний диалект. Который и так-то мало кто разбирал, а уж в его «кагтавом» исполнении — и подавно.
Но на этот раз он прямо заметно и серьёзно думал. И ответил лишь через несколько долгих минут, в течение которых Хаген дважды порывался помочь торговцу собраться с мыслями вручную, а Олаф и Свен его удерживали. Вернее, и мы со Всеславом прекрасно это видели, все трое только делали вид, пусть и вполне убедительно. Да, игра в доброго и злого полицейского появилась гораздо раньше самих полицейских.
— А дельце может выгогеть. И я пгокляну сам себя на семь колен в обе стогоны, если пгойду мимо такого. Дядя Абгаша обещал гагмидег, но шоб столько шухега — не пгедупгедил. Я бегусь доставить вести! — и он тряхнул головой. Если забыть о национальной принадлежности говорившего, такое движение можно было вполне посчитать безрассудным и отчаянным. Зная же, что говорил и тряс гривой здесь не Джон, не Ганс, не Франсуа и не Ваня, мы с князем определили этот жест, как отчаянный, но вполне рассудительный, взвешенный и признанный выгодным. На этом и решили сыграть.
— Что ты хочешь за помощь, Самуил? — спросил спокойно Всеслав, глядя прямо