— Босая, — закончил тем же тоном просьбу Чародей.
Нетопырь провёл мечом, с которого неуловимым движением стряхнул предварительно красные капли, по расшитому голенищу, вспоров его так, что ногу даже не тронул. И тем же мечом повернул её так, чтобы ступня оказалась видна великому князю. Который сильнее сжал зубы, увидев на ней знакомое старое клеймо в форме свернувшейся змеи.
— Жгут. Проследи, чтобы он не забыл ничего рассказать, Рысь, — теперь в тоне его чувствовалась ярость.
— Сделаю, княже, — кивнул Гнат и сделал пару жестов левой ладонью. В правой у него был меч.
Боль дошла до мордатого только сейчас, и он завизжал свиньёй на бойне. Склонившийся уже над ним ратник коротко ударил сперва под бороду, оборвав крик, и тут же в живот, перебив и дыхание. Продолжавшего хлопать беззвучно ртом старшину торговой дружины с умело и быстро наложенным жгутом утащили за шиворот к мосту двое руян. Предварительно дождавшись кивка от Немила. Которому перед этим кивнул Рысь.
Через некоторое время, когда народ только, вроде, чуть подуспокоился, в лесу на севере что-то громыхнуло. Учитывая то, что порох и динамит на ближайшие несколько десятков тысяч километров были только у нас, вопросов вроде «кто стрелял⁈» не возникло. Возникли другие. Но их почти моментально снял Гнат, снова крикнув соколом. Прослушав внимательно ответ, будто и впрямь понимал по-птичьи, кивнул успокаивающе князю и подошёл ближе, сопровождаемый вытаращенными сверх всякой меры глазами жителей.
— Ладно всё, княже, наши все живы, — начал он с расстояния в пару-тройку шагов. И чуть громче, чем следовало бы. В спину ему очень внимательно смотрели шведские и руянские воины. И горожане, но те — с ужасом.
— Никак и впрямь соколиный освоил? — спросил с улыбкой Всеслав. Но так, чтобы кроме воеводы никто не услышал.
— Да где уж мне, тёмному, — вернул улыбку Гнат. — Еле-еле сокола от иволги да сойки отличаю.
Если я правильно понимал логику распределения людей, ратники рассаживали их по, грубо говоря, местам проживания. Те, кто жил в кузнечной слободе, сидели отдельно от рыбаков, торговцев и пивоваров. И это было вполне разумно, потому что почти сразу после рассадки, наши узнавали, сколько человек не хватало в той или иной группе. Собирали словесные портреты-описания и передавали поисковым группам. Глядя на ногу, оставшуюся от звонкого тенора, которую убирать никто не собирался, запираться и молчать никто как-то не надумал. Наоборот, вываливали на Гнатовых всё: подозрения, предположения и давние обиды на соседей. Тех, кто не сидел рядом босиком. К вечеру люди, объединённые таким стрессом, уже чувствовали себя семьёй, прошедшей вместе суровое испытание. И нашим помогали деятельно и, кажется, вполне искренне, от души. И, поскольку Стокгольма в этом времени пока не было, синдром этот вполне можно было назвать Шлезвигским. Но я был врачом другой специализации, а Всеславу было вовсе не до придумывания названий всякой ерунде.
— Слушай меня, люд честной. Благодарю я вас за подмогу посильную, да за то, что упорствовать не стали в заблуждениях, какими смущал вас вор и лжец Рудольф с убийцей и лиходеем Гаспаром, что обманом и кривдой сидел здесь викарием!
Чародей говорил, а люди внимали. Именно так: не слушали, не прислушивались, не пропускали мимо ушей, а чутко и тревожно внимали, ловя каждое слово великого князя или толмачей, что с некоторой задержкой переводили речь на три наиболее распространённых здесь наречия.
Всеслав думал было свалить происки лихозубов на всех католиков сразу, и пусть разгребают потом, как сами захотят. Но увидел, как истово крестятся не только взрослые, но и дети. И решил не ломать им оставшийся мир. Да и сколько там его оставалось? Владетель здешних земель, Рудольф Хольстен и викарий Гаспар оказались злодеями и душегубами! Один продавал в далёкие земли людей, живых детей и девушек! А второй творил такое, что его яркая и запоминающаяся кончина, воспоминания о которой вгоняли в крупную дрожь каждого, не казалась уже такой жестокой.
Найденные в их покоях вещи, записи и другие, так скажем, доказательства сперва изучили князья и короли, с совершенно одинаковыми отвращением и яростью. Разве что Свен скрипел зубами сильнее остальных. Потому что вся эта мерзость творилась на его земле, за его спиной, да ещё и за его же деньги. А после выдали народу. Который не хотел верить до последнего. Но уж больно убедительными были находки…
— Великий король Дании Свен Эстридсон не позволит мне солгать и поддержит. Место это, город, зе́мли и во́ды, передаёт он мне во владение. До той поры, пока кто-то из нас не нарушит данного нами слова. И видоками в том будут ярл Швеции Хаген Тысяча Черепов и князь Руяна-острова Крут Гривенич, — продолжал неспешно Всеслав.
Народ смотрел, как легендарные вожди, воины, властители важно кивали, подтверждая слова чужеземного руса-Чародея.
— Вас, люд честной, я освобождаю моей волей великого князя от податей на три зимы, с этого дня начиная. Снимаю запреты на лов рыбы, на сбор хмеля, на выращивание ячменя, что были здесь при Хольстенах. И с этого дня каждый сможет торговать без пошлины. Думаю, уже к осени пойдут здесь лодьи с западных земель в края датские, шведские и дальше, на Русь.
Это известие, кажется, шатнуло мир местным ещё сильнее, чем то, что вытащили из церковных застенков Чародеевы ратники.
— От вас, люди, мне нужно две только вещи. Вера и Правда! То, что лжецов, предателей, изменников и тайных подсылов я не терплю — вы знаете, — и взоры толпы дёрнулись к шибенице-виселице.
Там висел, зацепленный под рёбра крюком, бывший старшина торговой стражи. Почти весь. А рядом замер на колу желтолицый Рудольф. В мехах и бархате. Как живой практически. Лежала там же и обугленная оставшаяся часть от викария.
— Мы со Свеном Эстридсоном обещаем каждому защиту и справедливый суд. А я клянусь честно служить городу теми же Верой и Правдой, каких требую взамен от вас. Честно ли то?
Согласные возгласы, сперва неуверенные, редкие, слились в один восторженный гул.
— Сладим ряд о том, чтоб всё по чести и по закону было. Вот только не хочу я, чтобы память людей здесь и в других странах хранила паскудства прежних хозяев. У нас принято гнилые и хворые веси-поселения выжигать до земли и саму её снимать на локоть.
Очень убедительно сыгранная задумчивость великого князя будто заморозила слушавших. Тех, кто понимал русский. Всеслав, «держа лицо, исполненное думой»,