— Это из земель за Памиром, — коротко ответил Мирзабек, не отрывая взгляда от раненого. — Секрет приготовления знают лишь немногие.
Он осторожно приподнял голову хана, разжал ему челюсти и влил содержимое пузырька. Густая жидкость медленно стекала в горло Кучума. Тот закашлялся, но Мирзабек удерживал его голову, пока все лекарство не было проглочено.
— Это поможет, — произнес бухарец, поднимаясь с колен. В его голосе не было ни обещания, ни угрозы — лишь спокойствие и уверенность.
Он обвел взглядом собравшихся в шатре — трех татарских лекарей, стражника у входа, старую служанку в углу.
— Не тревожьте его до заката. И не давайте больше ничего.
С этими словами Мирзабек покинул шатер так же неспешно, как и вошел. Татарские врачи остались стоять, не решаясь приблизиться к хану. В воздухе повис странный запах — горький, с примесью чего-то металлического.
Дыхание Кучума стало глубже, ровнее. Лицо разгладилось, словно боль отступила. Но вместе с болью, казалось, отступало и что-то еще. Веки его подрагивали, под ними быстро двигались глазные яблоки — хан погружался в сон, но сон этот был не похож на обычное забытье раненого.
В этом сне Кучум шел по бескрайней степи. Трава под ногами была серой, безжизненной. Небо затягивали низкие тучи цвета золы. Он не чувствовал боли в груди, не чувствовал усталости — только странную легкость, словно тело его стало невесомым.
Впереди показалась река. Черная вода текла медленно, без единого всплеска. На берегу стоял старый шаман — Кучум узнал его, это был Байтерек, умерший много зим назад. Шаман указал костлявой рукой на узкий мост из почерневших досок, перекинутый через реку.
— Иди, хан. Твой путь — туда.
Кучум ступил на мост. Доски скрипели под ногами, но держали. С каждым шагом серая степь позади становилась все более призрачной, размытой. А впереди, на другом берегу, сгущалась тьма.
Когда он сошел с моста на противоположный берег, из темноты выступили фигуры. Черные духи — көрмөс, как называли их старики, помнившие древние верования. Их лица были скрыты тенью, но Кучум чувствовал взгляды — холодные, нечеловеческие.
— Теперь ты с нами, — произнес один из них, и его голос прозвучал как шелест сухих листьев, как скрип старого дерева, как последний выдох умирающего.
Кучум хотел ответить, но не смог ничего сказать. Он хотел повернуться, уйти через мост, но ноги словно приросли к черной земле. Духи обступали его все плотнее, и тьма смыкалась вокруг…
В шатре старый Ибрагим склонился над ханом, прислушиваясь к его дыханию. Оно казалось ровным, слишком ровным для человека с пулей в груди. Лицо Кучума оставалось спокойным, почти умиротворенным, но что-то в этом спокойствии пугало старого лекаря больше, чем предсмертная агония.
За пологом шатра садилось солнце, окрашивая степь в рыжие тона.
* * *
Маметкул стоял в тени большого войлочного шатра, прислонившись здоровым плечом к деревянной опоре. Вечерние сумерки окутывали татарскую ставку густым туманом, в котором растворялись очертания юрт и повозок. Костры уже зажглись по всему стану, их неровный свет выхватывал из темноты фигуры воинов, лошадиные морды, блеск оружия. Но взгляд Маметкула был прикован только к одному месту — к богато украшенному шатру, около которого на расшитых коврах сидели двое.
Старый мурза Кутугай, седобородый и хитрый, как степная лиса, неторопливо потягивал кумыс из серебряной чаши. Рядом с ним расположился посол из Бухары — Мир Аслан, тоже не молодой, в богатом халате, расшитом золотыми нитями. Они о чём-то негромко переговаривались, и хотя Маметкул не слышал слов, каждый их жест, каждая улыбка вонзались в него острее стрелы.
Левая рука Маметкула, висевшая на грубой перевязи из конской кожи, пульсировала тупой болью. Рана, полученная в схватке с братом Ишимом, ещё иногда кровоточила сквозь повязки. Он вспомнил, как они оба ворвались в ханский шатер, когда отец лежал без сознания после ранения казачьей пулей. Как схватились за отцовскую печать. Как сверкнула в полумраке шатра сабля Ишима, как брызнула кровь — сначала его собственная, когда лезвие полоснуло по предплечью, а потом братская, когда его клинок нашёл сердце младшего сына хана.
Но что толку? Печать он так и не получил. Хитрый Кутугай будто знал заранее, что будет. Старый лис обвинил Маметкула в братоубийстве и в покушении на власть и вытащил на свет малолетнего Каная — тринадцатилетнего мальчишку, сына от младшей жены Кучума.
— Вот истинный наследник!" — провозгласил тогда Кутугай, — Чистый душой и сердцем! При нём я буду аталыком, наставником и защитником, пока он не возмужает!
Маметкул скрипнул зубами, вспоминая это. Аталык… защитник… Но какой из Кутугая защитник? Он защищает только свою власть, свои богатства, свой выводок сыновей и внуков, которых уже начал расставлять на все важные должности в войске.
А сейчас и Бухара… Маметкул видел, как Мир Аслан передал Кутугаю какой-то свиток с печатями, как старый мурза благосклонно кивал, слушая речи посла. Бухарские купцы всегда имели большое влияние в ханстве. И если теперь Бухара поддержит Кутугая и его марионетку Каная…
Ветер донёс обрывок разговора. «…великий эмир благословляет…» — услышал Маметкул голос посла. Кутугай что-то ответил, и оба негромко засмеялись. Этот смех резанул Маметкула острее ножа. Они смеются! Делят его наследство, его власть, его земли, а он стоит здесь, раненый, униженный, отстранённый от всего!
Маметкул был крупным мужчиной, широким в плечах, как все потомки Чингисхана. Его чёрная окладистая борода, которой он всегда гордился, сейчас казалась ему спутанной и неухоженной — несколько дней он в приступе злобы не подпускал к себе слуг. В тёмных глазах плясали отблески костров, но это были не просто отражения огня — это была ярость, которая жгла его изнутри с того самого момента, как он понял, что проиграл.
Тридцать лет жизни, думал он, глядя на беседующих. Еще ребенком он начал ждать своего часа. Мальчиком учился владеть саблей и луком, юношей водил отряды в набеги, мужчиной командовал сотнями воинов в битвах. Он проливал кровь за это ханство, за эти земли, за власть отца! А теперь какой-то старый интриган и чужеземец решают судьбу Сибири без него!
Костёр возле шатра вспыхнул ярче — кто-то подбросил сухих веток. В этом свете Маметкул ясно увидел лицо Кутугая — морщинистое, но всё ещё крепкое, с острыми глазами и тонкими губами, которые сейчас растягивались в довольной улыбке. Старик поднял чашу, как будто предлагая тост, и Мир Аслан ответил тем же жестом.
— Нет, так не будет! — злобно пробормотал Маметкул.
Его лицо исказилось от злости, на скулах заиграли желваки. Правая рука невольно